Судьбы и сердца - [77]

Вспыхнул васильком кусочек неба.

Он был влажный, он был синий-синий, —

Будто взгляд, знакомый с детских лет,

И казалось, он воскликнул: «Нет!»

Крикнул с болью голосом Галины.

Да, конечно, только показалось.

Ну какой там голос в самом деле?!

Только радость словно б вдруг сломалась

И метнулась в гущу старых елей.

Что ж потом? Ведь из любимых глаз

Хлынет столько неподдельной муки!

Огонек свернулся и погас…

Сжались губы, и ослабли руки…

— Что костер? Нет, нам не до костра. —

Голос сух и непривычно колок.

— Дождь уже кончается. Пора.

Скоро вечер. Поспешим, геолог!

— Нам, — сказал Андрей, — идти немного,

Лагерь наш вон там, за тем бугром.

Что ж, пошли, пока видна дорога.

Через час, я думаю, дойдем.

Вот и холм. И вмиг застыли двое;

Лагерь словно бурею смело,

А внизу чернело небольшое

Вовсе не знакомое село.

— Заблудились! — ахнула Татьяна. —

Ну, геолог, драть тебя и драть.

Так всегда бывает, как ни странно,

Если карт и компаса не брать.

Где же нам искать теперь ночлега?

— Здесь, — ответил Громов, — решено. —

Позади вдруг скрипнула телега

И раздался зычный голос: — Но-о-о!

На подводе высилась старуха,

В сапогах, в большом дождевике,

В заячьем залатанном треухе

И с кнутом в морщинистой руке.

— Бабка! Далеко ль до Белых Кочек?

И какое там внизу село?

— Это вон Аркашино, сыночек…

— Ишь куда нас, Громов, занесло!

— А до Кочек сколько?

— Верст двенадцать. —

Бабкин голос — ерихонский бас.

— Бабушка, а вы домой сейчас?

— Да куда же мне еще деваться?

Медсестру вон отвезла в район.

Вымокла и все кляла дорогу.

А по мне, что взмокла, слава богу!

Жить в деревне был ей весь резон.

А она, прожив здесь три недели,

Застонала: «Скука, тошнота…

Доктор строг… Все книжки надоели,

Так-де и завянет красота».

Вот и отвезла я стрекозу.

А про вас мне баяли словечко.

Вы тут камни ищете на речке.

Лезьте. Я к себе вас отвезу.

Таня тихо: — Может, неудобно?

Может, мы стесним? У вас семья?

— Я семью вам опишу подробно:

Вся семья — мой серый кот да я…

Только пусть я бабка, пусть седая,

Но силенки все ж во мне крепки,

Да и должность у меня мужская.

Я колхозный конюх, голубки.

Вечереет… Солнце кистью яркой

Прикоснулось к каждому листу

И в большую радужную арку

Вставило всю эту красоту.

В маленьком багряном озерке

Алые, в густых лучах заката,

Утка и пунцовые утята

Медленно плывут невдалеке.

Вон березка белый стан сгибает

И, стыдливо прячась за кустом,

Свой наряд зеленый отжимает,

Ежась под холодным ветерком,

Да, в тот вечер все вокруг сверкало

Тысячами радостных огней.

— Хорошо! — Татьяна прошептала.

— Очень! — тихо вымолвил Андрей.

2

Все небо к ночи снова занесло,

По стеклам зябко покатились слезы,

Но в хате бабки Аннушки тепло,

Здесь пряный запах меда и березы.

Бормочет, остывая, самовар,

С его загаром медным, как ни странно,

Отважно спорит бронзовый загар

Хозяйки дома, моющей стаканы.

У печки на протянутом бруске

Висят костюмы мокрые гостей

А их самих, одетых налегке,

Усталых и прозябших до костей,

Отправила старуха на лежанку,

Сказавши басом: — Грейтесь-ка пока.

Дорога в дождь, конечно, не сладка.

Ну, ничего, зато уж спозаранку —

Куда тебе ненастье иль гроза —

Погода будет ясной, как слеза.

Коль говорю, так вы уж верьте мне,

Ведь мой «баромет» у меня в спине.

Приятно после слякотной дороги,

Поужинав, улечься на печи

И чувствовать, как спину, плечи, ноги

Под шубой согревают кирпичи.

Посуду всю убрав в пузатый шкаф,

Уселась бабка важно за газету.

Вдруг кто-то, в раму часто застучав,

Протяжно крикнул: — Тетка Анна, где ты?!

Хозяйка, перегнувшись через стол,

Взволнованно спросила: — Что ты, Настя?

— Да с нашей Резвой, бабушка, несчастье,

Ей бык на ферме шею распорол!

Где ломота в коленях?! Быстро, споро

Метнулась бабка, будто на пожар.

Схватила телогрейку: — Я не скоро…

Вы отдыхайте… Грейте самовар…

Дверь хлопнула. Прогрохали ступени,

И тишина… Они теперь вдвоем…

И сразу же неловкое смущенье

Их молчаливо стиснуло кольцом.

— Люблю я сказки страшные, Танюша.

Ты б рассказала? — пошутил Андрей.

— Ну что же, пострашней так пострашней,

Могу, геолог, коли хочешь, слушай.

Жила-была принцесса… Впрочем, хватит!

Ты помнишь наш дорожный разговор

О затонувшем парусном фрегате,

Про институтский бал и мой позор?

Верней, не про позор, а про обиду

На то, что он не понял ничего,

Пришел с другой… Взглянул и не увидел,

А я ждала, я так ждала его!

Потом я часто думала о ней.

О той… Другой… Ну чем приворожила?

Ведь я лицом не хуже, ей-же-ей!

Ум? Но и тут я вряд ли б уступила.

— Но ты сказала, — Громов рассмеялся, —

Что он был с бочкой, рыжею, кривой… —

Однако смех мгновенно оборвался: —

Постой, ты плачешь? Таня, что с тобой?!

— Эх ты, геолог! — проглотив слезу,

Сказала Таня с невеселым вздохом. —

Ведь я же знаю — нынче там, в лесу,

Ты обо мне небось подумал плохо.

Решил, конечно: что ей до того,

Что я женат? Она и крохам рада…

Ты, как всегда, не понял ничего…

Нет, подожди, перебивать не надо.

Сейчас поймешь. О ней я солгала.

Однако верь мне: вовсе не со зла,

Так было проще. А она иная:

Не рыжая, увы, и не кривая.

Ее глаза (и это уж не ложь)

Большие, темно-синие и чистые.

А волосы, как перед жатвой рожь,

Такие же густые и пушистые.

Он ею жил, а я — пустой мечтой.

Ну вот тебе и сказочки конец!

Жила-была принцесса, а герой

Пошел совсем не с нею под венец…