Судьбы и фурии - [124]

Бедный Лотто. Не может смириться с тем, что у людей могут быть разные точки зрения.

– Я знаю в тебе каждую точечку, Лотто, – сказала Матильда. – Как и в твоих работах. Я была там, когда ты их писал. И я лучше, чем кто-либо другой в этом мире, и уж точно лучше, чем эта раздутая и напыщенная пиявка-критик, знаю, что тебя не переоценивают! Ни на секунду! А вот ее – да. Ей бы нужно отрезать пальцы, чтобы она больше не могла писать.

– Спасибо, что не проклинаешь, – сказал Лотто.

– Кроме того, она может медленно трахнуть себя раскаленными до бела вилами. Прямо в звездно-дерьмовую задницу.

– Ага, – сказал он, – «для жирного гуся и соус нужен острый»[65].

– Постарайся поспать, – сказала Матильда и поцеловала его. – Напиши еще что-нибудь. Еще лучше. Твой успех грызет ее, как древесный жук. Пусть изойдет желчью.

– Она единственная во всем мире ненавидит меня, – грустно сказал он.

Была ли это мания вселенского обожания? Матильда знала, что не заслуживает любви одного человека, а он хотел, чтобы его любили все. Она подавила вздох.

– Напиши еще одну пьесу, и она успокоится, – сказала она, как всегда.

И он написал. Как всегда.

19

МАТИЛЬДА СТАЛА УБЕГАТЬ все дальше и дальше. По утрам она бегала и два, и три часа.

Иногда, когда Лотто еще был жив и находился в творческом угаре, да таком, что Матильда даже из сада могла слышать, как он выламывает из себя пьесу, говоря голосами разных персонажей, вынуждена была надевать кроссовки и уноситься, чтобы только не взбежать наверх, на чердак, и не погреться у счастья, которое излучал Лотто.

Но после того как он ушел, горе отравило ее тело, и она спасалась от него бегством. Бывали минуты в течение этих нескольких месяцев вдовства, когда она, отбежав от дома на дюжину миль, вынуждена была присесть на берегу и сидеть там очень долго, потому что ее тело вдруг переставало работать так, как должно было. Когда она после очередного такого случая встала, поняла, что может ковылять, только как старушка. Начался дождь, ее одежда промокла, а волосы прилипли ко лбу и ушам. Медленно она пошла домой.

На кухне ее ждала частная сыщица. Над мойкой горел свет, улицу затягивал коричневый октябрьский полумрак.

– Я позволила себе войти, – сказала сыщица. – Примерно… минуту назад.

На ней было узкое черное платье и макияж. Она выглядела, как немка, – элегантная и некрасивая. В ушах у нее были сережки в форме восьмерок, и они без конца вращались, когда она двигала головой.

– Ха, – сказала Матильда.

Она сняла кроссовки, носки и мокрую футболку, вытерла волосы полотенцем Бог.

– Не думала, что ты знаешь, где я живу.

Сыщица небрежно взмахнула рукой.

– Я хорошо знаю свою работу. Надеюсь, ты не против, что я налила себе вина. Когда ты узнаешь, что я разведала о твоем старом друге, Чолли Ватсоне, ты тоже захочешь выпить. – Она даже рассмеялась от удовольствия.

Матильда взглянула на конверт, который тот держала в руке, и они вышли на каменную веранду, где влажное солнце лилось с холодных холмов небес. Какое-то время они молча стояли там, разглядывая пейзаж, пока Матильда не начала дрожать.

– Я тебя расстроила, – сказала сыщица.

– Просто это мое личное пространство, – очень спокойно сказала Матильда. – И я никого в него не пускаю. Твое проникновение было больше похоже на насилие.

– Прости, – сказала сыщица. – Не знаю, о чем я думала… Мне показалось, между нами что-то промелькнуло такое. Иногда я оказываюсь слишком сильной…

– Ты? Правда? – спросила Матильда, смягчившись и отпив из бокала.

Сыщица улыбнулась, ее зубы сверкнули.

– Через пару минут ты уже не будешь так на меня злиться. Я раскопала кое-что очень интересное. Пока что скажем так: твой приятель завел очень много друзей. И всех – в одно и то же время.

Она жестом указала на конверт, который передала Матильде, и отвернулась.

Матильда вытащила фотографии. Странно было видеть кого-то, кого она знала так давно, замешанным в подобном. После того как она просмотрела четыре снимка, поняла, что ее трясет, и дело было вовсе не в холоде.

Когда она просмотрела все, сказала:

– Превосходная работа. Это настоящая мерзость.

– И дорогая, – сказала сыщица. – Ты дала мне слово, что за деньгами дело не постоит.

– Да, так и есть, – подтвердила Матильда.

Сыщица подошла ближе и дотронулась до нее.

– Знаешь, твой дом меня удивил. Он просто идеален. Каждая деталь в нем. Но он такой крошечный для того, у кого было так много. В нем столько света и поверхностей, и эти белые стены. Он потрясает.

– Мне нравится моностекольность, – сказала Матильда, подразумевая под этим, конечно, нечто большее. Ее руки были скрещены, в одной – вино, в другой – фотографии, но сыщицу это не остановило.

Она обняла рукой спинку ее стула и поцеловала Матильду. Ее рот был нежным и ищущим, но когда Матильда, вместо того чтобы поцеловать ее в ответ, просто улыбнулась, девушка тут же отстранилась и вернулась на свой стул, а после сказала:

– Ох, окей, прости. Я должна была попытаться.

– Тебе не за что извиняться, – сказала Матильда, сжимая ее руку. – Просто не пугай меня так.

ЕСЛИ НАНИЗАТЬ все вечеринки, на которых побывали Лотто и Матильда, точно бусины на нитку, то можно получить их брак в миниатюре.