Судьбы и фурии - [120]

Например, она никогда не говорила ему, что ее вовсе не тяготила роль кормильца в то время, когда им было по двадцать лет. Что ее не тяготили ни бедность, ни отказ от ланча на работе, ни ужины из риса и бобов, ни даже попытки наскрести хоть немного денег, чтобы оплатить самые важные счета, или необходимость брать деньги у Рейчел, которая и отдавала их лишь только потому, что была одним из немногих на этом свете по-настоящему добрых людей. Его благодарность за то, что, как он думал, является для Матильды огромной жертвой, тяготила ее, он считал себя должником.

Единственное, чем она была недовольна и о чем никогда не говорила вслух, так это то, что она очень хотела бы, чтобы ее муж добавился больших успехов в том, чем занимался.

Все эти очереди под дождем – лишь ради того, чтобы получить крошечный монолог. Затем снова дом и ожидания телефонного звонка, который, скорее всего, принесет новый отказ.

После – дурное настроение, алкоголь, вечеринки. Он толстел, терял волосы, терял свое обаяние. Год за годом, год за годом…

В их самую последнюю зиму в подвальчике Матильда решила выкрасить потолок в золото, чтобы создать иллюзию солнечного света, как-то взбодрить себя и набраться мужества, чтобы честно сказать Лотто: хоть она и верит в него, может, стоит поискать другое поприще, стезю, в которую он поверит сам? Ведь ясно как день, что актерская карьера не заладилась.

Но, прежде чем ей удалось набраться мужества, наступил Новый год. Лотто, как обычно, напился, но, вместо того чтобы завалиться спать, просидел всю ночь и в горячке выплеснул в вердовский документ все то, что мучило его сердце годами.

Когда Матильда проснулась ранним утром и увидела включенный компьютер, в первый момент ревниво подумала, что найдет там переписку и фотографию какой-нибудь грустной шестнадцатилетней блондинки из массовки. Она взяла ноутбук и начала читать написанное. К своему удивлению, она обнаружила пьесу, и, надо признать, она была очень хороша.

Она закрылась с ноутбуком в шкафу в спальне и принялась за работу. Она редактировала пьесу, чистила диалоги, приводила все в порядок и оттачивала сцены. Лотто все равно не вспомнит, что именно написал. Она с легкостью может подстроиться под его стиль.

Через пару месяцев «Источники» были закончены, отшлифованы и отполированы. Пока Лотто спал, Матильда перечитывала их снова и снова, закрывшись в шкафу, и уже тогда знала, что эта пьеса превосходна.

Но, несмотря на то что она была выше всяких похвал и в ближайшем будущем должна была изменить их жизнь, никто не хотел ее читать. Лотто носил ее и к продюсерам, и к режиссерам. Они брали у него копии, но так и не перезванивали, и Матильда видела, как возродившийся в Лотто огонек снова принялся угасать. Со стороны это выглядело как медленная смерть от кровопотери.

Спасение пришло к ним в виде письма Антуанетты, к которому она приложила вырезку из журнала, посвященную Хану ван Меегерену, человеку, который долгое время выдавал свои картины за работы Вермеера, хотя Иисус на каждом его полотне выглядел, как сам ван Меегерен. Антуанетта приложила также рентгеновский снимок одной из таких подделок, на котором сквозь призрачное круглое лицо девочки виднелось грубое полотно семнадцатого века, на котором и рисовал Меегерен. На нем был изображен фермерский дом, утки и жестянки с водой.

«Слой лжи поверх дрянной основы. Очень напоминает мне кое-кого», – писала Антуанетта.

В ту неделю, когда Лотто в компании с Сэмом и Чолли отправился с палатками в Адирондак, Матильда отправилась в библиотеку. Она специально подстроила этот отдых так, чтобы Лотто ей не мешал. Полотно, которое она искала, нашлось в одной толстой книжке. Прекрасный белый конь на переднем плане, на его спине – человек в голубом плаще, а позади – другие всадники и великолепный холм на фоне неба. Еще в колледже, много лет назад она выяснила, что это работа Яна ванн Эйка. Когда она увидела ее среди других слайдов во время презентации, ее сердце замерло.

А ведь подумать только, она держала ее в руках в крошечной комнатке дядиного дома, вдыхала ее древесно-масляный запах, аромат самого времени.

– Картина была украдена еще в 1934 году, – сказал ей профессор. – По правде говоря, это часть одного большого собрания. Увы, оно было уничтожено много лет назад.

Он переключил на следующую картину, но Матильда не видела перед собой ничего, кроме странного сверкающего вихря.

В библиотеке она сделала фотокопию изображения и написала письмо. Вместо приветствия она написала «Mon oncle»[60].

Вместе с письмом она отправила копию.

Неделю спустя она готовила спагетти и перемалывала в блендере песто, а Лотто валялся на диване и пялился в копию «Любовного дискурса» Ролана Барта, но взгляд его был расфокусирован, и он дышал через рот.

Когда зазвонил телефон, он снял трубку. Какое-то время просто слушал, а затем вскочил.

– О мой бог, – выпалил он. – Да, сэр. Да, сэр. Да, сэр, конечно. Я очень, очень рад. Никогда не был счастливее. Завтра в девять, договорились. Ох, спасибо вам. Спасибо!

Матильда обернулась с дымящейся ложкой в руке.

– Кто это был? – спросила она.