Судьбы хуже смерти (Биографический коллаж) - [29]

Про одного своего кавалера - думаю, таких у нее было много - она мне рассказывала, что, одолев все эти лестничные пролеты, он минут десять не мог потом отдышаться.

Джил родилась почти на исходе Водолея, когда уже чувствуется приближение Рыб. То есть от природы была прекрасным пловцом, хотя и не любила перенапрягаться, а вину предпочитала воду. Однако еще существеннее, что родилась она на исходе той эпохи, которую применительно к нашей стране надо бы назвать патриархатом, - в тот момент, когда уже чувствовалось приближение эпохи битв за права женщин. Битва разгорелась как раз к тому времени, как Джил стала взрослой. Поэтому на работе, на деловых встречах и так далее Джил держалась так, словно не имеет никакого значения, что она женщина, - а она ведь привлекательна невероятно. Мужчины, занимавшиеся примерно тем же и так же, как она, вознаграждались за это хорошими деньгами и признанием - она хотела для себя в точности того же. И обычно Этого добивалась, оттого и пошли разговоры, что она совсем не похожа на женщин.

Окончив в 1958 году Мастерс-скул в Роббс-Ферри, штат Нью-Йорк, Джил сделала своим университетом Манхэттен, а затем весь мир. Сама пробивала себе дорогу, какими бы уроками ни приходилось расплачиваться, и для начала старалась попасть на любую должность, только бы находиться в окружении журналистов и вообще людей из газетного мира. А ее высшее образование ограничилось одним-единственным курсом в Колумбийском университете - курсом антропологии.

До этого ее особо чтимым кумиром была Маргарет Бурк-Уайт, рисковавшая точно Так же, как рисковали работавшие в "Лайф" корреспонденты-мужчины, а снимки делавшая не хуже их, если не лучше. На смену ей пришла, став новым кумиром, Маргарет Мид, и еще задолго до нашей встречи Джил сделалась первоклассным ученым: жизнь общества она изучила так же хорошо, как тайны фотожурналистики. Подобно мне, ей тоже пришлось ждать почти до пятидесяти лет, прежде чем люди с академическим престижем, обладающие способностью смотреть непредвзято, оценили ее книги об американцах-подростках и для американцев-подростков, - тогда выяснилось, что мало кто постиг, как она, всю боль и все радости, испытываемые, когда тебе еще нет шестнадцати лет.

Сейчас, когда ей пятьдесят, возблагодарим небо за то, что свое образование Джил приобрела столь неформальными способами. Ей, слава Богу, не дано было выбора - оставалось лишь выслушивать молодых и верить им на слово, так как ее не научили все на свете объяснять и интерпретировать. Она умела только две вещи: записывать за подростками, что бы они там ни мололи, да снимать их камерой.

Ее книги - никакая не теория. Они - свидетельство, только и всего, причем абсолютно органичное свидетельство - растет прямо из влажной, голубовато-зеленой земли, словно яблоня.

В будущем ученые мужи примутся гадать, подверглись ли фотографии из ее альбомов ретуши. Нет, не подверглись. И уж пусть там судят.да рядят, как умеют, отчего это Джил становилась чем старше годами, тем прекраснее".

А заканчивается мой альманах вот этим прелестным сонетом - автор Джон Апдайк, которого она особенно любит фотографировать, а заглавие - "Джил на пятидесятилетие":

Чудесна Джил за камерой своей.

Ее глаза не видны никому

Из сотен тех, кто в камеру глядят

И руку мастера мгновенно ощущают.

Какое дарованье - так поймать

За маскою, нас всех преобразившей,

Лицо, отбросив слов на Пластова нья,

Твое лицо, Юдора, Курт, Теннесси, Трумен[14]

И детское лицо откроется тебе

Цветком, трепещущим в июньский полдень,

Таким же ослепительным, как вспышка,

Высвечивающая каждый лепесток.

О королева объектива, в пятьдесят

Ты видишь все и знаешь все. Виват!

X

Вскоре после юбилея Джон Апдаик выступал в Индианаполисе. Перед тем как туда поехать, он расспрашивал меня, что нужно знать про мой родной город. Я ответил, что сам сделался в Индианаполисе чужаком, когда Джил еще едва лепетала "мама". "Меня иногда туда тоже приглашают на выступления, - добавил я, - и никогда не бывает чувства, что еду к себе домой". Просто обыкновенный славный американский город, где славные люди собираются, чтобы меня послушать. Есть среди них такие, которые давно меня знают - а не сами, так родители их были со мной знакомы, - но такие найдутся и среди слушателей Апдайка. Чтобы повстречать знакомых, ни ему, ни мне нет нужды отправляться в родные края. Своих школьных приятелей или их детей я встречал в СанДиего и Портленде, штат Орегон, и в Айова-Сити, и на Манхэтте-не.

Питомцы Шортридж-скул, выпуск 1940 года, недавно собрались отметить пятидесятилетие окончания школы, и по этому случаю был составлен список тех одноклассников, о которых в Индианаполисе давно слыхом не слыхали. Я им написал: один из тех, в списке, вовсе не растворился бесследно - спросите у бостонских биохимиков, они вам скажут, что он большая величина в геронтологии. А другой, написал я, тоже далеко не призрак - за подтверждениями обратитесь к нью-йоркским музыкантам, он ведает наследием Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерстайна.[15]

(Сам я на эту церемонию не поехал. Не хотел пробуждать воспоминания ведь в школе мне, как большинству людей, выпало пережить скверные минуты. Хотя, наверное, надо было поехать, очень был бы приятный вечер, посмеялись бы всласть. Но прихоть судьбы: как раз в это время меня свалила бушевавшая эпидемия кожной болезни. Я заболеваю только тогда, когда мне так нужно, тьфу, тьфу, постучим по дереву. Вирусная пневмония освободила меня в 1942 году от тщетных стараний стать химиком. А в 80-е годы у меня на миг настало затмение ума, и я решил взять да вообще смотаться, но из жизни не исчез, просто попал на тридцать дней в запертую палату, чтобы пораскинуть мозгами, как это меня угораздило эдакое выдумать.)