Судьба - [19]

Место замерщицы — это также и клуб. Тут можно обсудить все — от международного положения до поведения начальства, можно всласть покурить и попить чайку. Такое уж это место, особенно когда им заведует Рая.

Они обговорили предстоящую работу, поругали монтажников, после которых приходится заделывать «хвосты», но, как водится, настоящий разговор начался, когда уехало начальство.

Сбив на затылок лисью шапку, защищающую его от жары, и открыв свое угловатое лицо, казах Пулат, помощник бурильщика, восхищенно сказал:

— Это да!

— Что? — спросила Рая.

— Женщина! — сказал Пулат о Ягане. — Кино может сниматься. Детей может учить. Не хочет! Давай ей пустыня! Хо-хо!

— Она ученая, — с завистью обронила Рая.

Бурильщик Абдуллаев устало заметил:

— Если бы ты учился, Пулат, сидел бы дома, в своем колхозе, и уже был бы председателем. А ты ленивый, учиться не хочешь. Учись!

— Зачем учись? — засмеялся Пулат. — Учись не надо. Надо много водка пить. В Нашем колхозе председатель самый неграмотный.

— А где же грамотные? — спросил Абдуллаев.

— Грамотные все уехали.

— За что же его выбрали председателем?

— Друзья много, водка пьет. Все в порядке.

— Это не порядок, — возразил Абдуллаев.

— Не порядок, — согласился Пулат.

Все знали, что он скучал о колхозе, каждый раз, когда не клеилось дело или им были недовольны, грозился сбежать домой, он любил землю и как-то, отпросившись в больницу, привез из культурной зоны ящик земли и теперь выращивал зеленый лук к радости Раи, которая заправляла им еду.

Они заспорили о делах колхозных. Абдуллаев, рабочий человек, говорил, что там не хватает дисциплины, а машин много, и поэтому должен быть рабочий порядок, тогда и техника много даст, а Куддус в разговоре не участвовал, он только посматривал на Раю, и Рая чувствовала это, смущалась и все время поправляла косынку.

Шахаб же думал, что у него побывали два крупных начальника — один оставил складной метр, а другой — кусок красной материи, и, докурив, сказал:

— Абдуллаев прав, друзья. Техника может дать больше, чем дает, а это зависит от того, как ее использовать. Не только в колхозе. У нас тоже. Начнем борьбу за звание бригады комтруда?

— Начать давно пора, — сразу согласилась Рая. — Может, хоть ругаться перестанете. То люди как люди, а то запустят… хуже чем пещерные жители.

— Откуда ты знаешь, как ругались пещерные жители? — вдруг спросил Куддус.

— Ладно! — махнул на него Абдуллаев, человек серьезный, отец троих детей, читавший по вечерам при аккумуляторной лампочке техническую литературу. — Помолчи.

— Ты тоже слова пускаешь, «инженер»! — ехидничал Куддус.

— Так речь о всех и идет. — Абдуллаев оправил черные усы. — Как я понимаю, на вышке ругань бывает, потому что громкая техника. Тихо говоришь — не слышно.

— Ругаешься — не слышно, — возразил Пулат. — Тихо говоришь — всегда слышно. Ругаться очень легко. Не ругаться очень трудно. Ругаться все могут…

— Ладно, замолчи, философ, — опять перебил Абдуллаев. — Понято и принято.

— Значит, начали? — обрадовалась Рая.

— И легче будет за Куддуской смотреть, — подмигнул ей Пулат.

— Интересно, — с усмешкой сказал Куддус. — Чего это за мной надо смотреть?

— Все за одного, один за всех, — внушительно изрек Абдуллаев.

— Это как? — спросил Пулат, который не всегда понимал все сразу.

— А так! — смешливо сказал Куддус. — Один за всех будет ездить в кино по воскресеньям.

— Слыхали! — возмутилась Рая, а буровики засмеялись. — Пустомеля!

— Не смейтесь! — остановил их Куддус. — Я знаю, что мелю. С работой мы справимся, а как с культурой? Бобомирза сегодня молился…

— Я? — удивился самый старый из них, низкорослый, но очень крепкий человек с лицом так густо изрезанным морщинами, что казалось, оно все состояло из одних морщин и все время смеялось. Это был дизелист Бобомирза. Просто трудно было придумать из-за этих морщин лицо веселее, чем у него. И сейчас оно лучилось смехом. — Я молился? Что ты, Куддус! Я делал гимнастику!

— Пять раз в день — намаз, мировая гимнастика! — засмеялся Куддус.

— А ты не смейся, — Абдуллаев дал ему подзатыльник.

— Я о чем говорю? Развлечений у Бобомирзы никаких. Водки он не пьет.

— Узбеки раньше никогда не пили, — степенно сказал Бобомирза, морщинки его лукаво играли. — Коран запрещал. Даже и водки не было.

— Раз коран запрещал, значит, была, — заметил Шахаб. — А то зачем запрещать?

Пулат прыснул, а Бобомирза растерялся. Потом с силой стукнул по коленкам.

— Лживая книга! Еще одно подтверждение!

— Да-а, — раздумчиво протянул Куддус. — На одной гармошке далеко не уедешь. Одна гармошка и та — губная… Сыграй, Пулат!

— Радио будем слушать, — не сдавалась Рая. — Новенький на дутаре играет…

И тут все вспомнили про новенького. Где же он?

— Эй, Хиёл!

Он укрылся в вагончике и грустил. Далеко остались бухарская квартира дяди, бухарские девчата и бухарские вечера.

В вагоне были широкие деревянные лавки и табуреты с полумягкими, прорванными и продавленными сиденьями. Между двумя отсеками помещались кухонная плитка и умывальник. И еще были полки с книгами и журналами и грязные полотенца на гвоздях… Все это становилось и его жизнью.

— Слушай, Хиёл, — сказал ему Бобомирза. — Мы тут решаем, чтобы все вместе… И труд, и отдых…