Судьба прозорливца - [14]

Я ничего не имел против русских. Я часто встречался с ними в портах. Эти матросы были славные и простые парни, и мысли их были ясны и чисты. Офицеры их тоже были славные ребята. Почему же Батата ополчилась на русских? Ах, да, они хотели украсть наши военные секреты! Но ведь во всем мире все крадут друг у друга секреты. И, я думаю, бататцы не постеснялись бы спереть все, что возможно, у русских.

Может быть, лучше, как только Сэйни приедет, попробовать унести ноги из этого ада? Переодеться, удрать в порт Трех Фрегатов, наняться на первый отходящий корабль матросом, Сэйни определить на него горничной — и бежать, бежать, куда глаза глядят? Я чувствовал, что затянут в такой капкан, из которого трудно вырваться. Черт меня дернул сделаться прозорливцем! Лучше бы я голодал, изредка ходил бы в рейсы матросом! Не надо мне ни славы, ни благополучия, ни жратвы, ни джазов, ни мюзик-холла, ни хороших костюмов! Говорят, у русских для всех есть работа. И всем платят исправно. Но как попасть к русским?

И нужен ли я им, бывший матрос и никчемный прозорливец?

Я замечтался, замедлил шаги и чуть было не угодил под мчавшийся автомобиль. Какие-то два здоровенных парня, в лихо заломленных фетровых шляпах, подхватили меня под руки, буквально выхватили из-под колес, поставили на асфальт и, приподняв свои шляпы, отошли в сторонку. Я понял: мне не только к русским, мне никуда не уйти из Цезарвилля. Щупальцы государственной тайной полиции вцепились в меня крепко.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ Я — узник, хотя и свободен

— «Ахиллес» ушел без нас, — сообщила Сэйни после первых объятий и поцелуев. — Как я завидовала ему, глядя на его белый след! Я чуть с ума не сошла, узнав, что ты меня бросил. Я думала о тебе самые страшные вещи.

Я успокоил ее нежным и крепким поцелуем. Мы сидели у раскрытого окна, синел вечер, темное небо было сплошь покрыто такими яркими звездами, что, казалось, они затмевают бешеный блеск реклам. В комнате пахло магнолиями.

— Я не думаю, чтобы русские были способны на это, — сказала Сэйни, когда я рассказал ей по порядку все, что случилось со мной в Цезарвилле. — У нас на заводе работали двое русских и одна русская девушка. Я с нею подружилась. Они рассказывали, как живут там, у них на родине. Хорошо живут. Я бы хотела так жить, Фрей. Это совсем не тот рай, который обещает нам этот Скарпия. Он, наверное, победит и станет президентом. Ты бы видел, что делается в Лабардане! Какие-то молодчики заходят в лавки и говорят, что если хозяева и приказчики не будут голосовать за Скарпия, на следующий же день после выборов лавки будут сожжены и разгромлены. Они заходят в дома и предупреждают, что тем, которые не будут голосовать за Скарпия, будет перерезан свет и водопровод. Обещают, и еще более худшие вещи. Для нас, мне кажется, будет одинаково скверно жить как при Гессарте, так и при Скарпия. А что, если нам все-таки убежать, Фрей? Я готова бы делать самую грязную работу, а тебе вовсе не надо больше быть прозорливцем. Я была бы счастлива стать женою простого матроса.

Я приподнял занавеску и показал ей на освещенном светом фонаря тротуаре двух молодцов в фетровых шляпах, куривших дешевые сигары.

— Я — узник, Сэйни, узник, хотя и живу в отеле и прилично кормлюсь и могу, когда захочу, пройтись три квартала по улице.

— Но ведь это ужасно! — воскликнула Сэйни.

— Да, ужасно! Ты представляешь, как прекрасно море? Плывешь по нему неделями, черному, как черный мрамор, так оно глубоко, и видишь солнце, встающее над водной пустыней и слышишь шум винтов. Как хорошо быть матросом, Сэйни! Сегодня ты видишь город, выстроенный из красного песчаника, зеленые кактусы растут между камнями, разбросанными по желтому песку. Завтра ты, видишь обезьян, скользящих по ползучим растениям вниз и поддерживающих друг друга за хвосты. Восходи луна, поднимается ветер и дышит тебе в лицо…

— Уедем, Фрей! — вздохнула Сэйни.

— Эх, если бы мы могли уехать! У меня одна надежда; меня отпустят на все четыре стороны после этого проклятого суда.

— Мне не нравится этот суд. Мне все не нравится! Все омерзительно в нашей Батате, где все продается за лавры слава, честь, любовь, человеческая жизнь и достоинство!

Что я мог ей ответить? Она была совершенно права, и я всего этого за последние месяцы достаточно нагляделся.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Все рушится

Сотни автомобилей всех цветов — от бледно-лилового до цвета бычьей крови, — стремились по асфальтовым аллеям Цезарвилля к дворцу Справедливой Фемиды. Над толстыми белыми мраморными колоннами дворца на фронтоне была высечена в мраморе фигура сидящей богини с весами в руке и с завязанными мраморным платком глазами. Шеренги цезарвильских полицейских, вооруженных дубинками, сдерживали людские толпы, рвавшиеся к дворцу. Газеты так раздули процесс, что попасть на него было заманчивее, чем на самый сенсационный фильм в первый день его выпуска да экраны.

В свидетельских комнатах какие-то мрачные личности инструктировали свидетелей. Возле меня очутился Амфитрион Гош, который тоже должен был выступить свидетелем обвинения.

— Ну что, Горн? — спросил он, похлопывая меня по плечу. — Собираетесь путешествовать?