Судьба попугая - [13]

— Дай документы, оружие!

«Сволочи!» — подумал Добрынин и насупился как бык, решив не разговаривать с ними вообще.

Малорослый, который был, по-видимому, переводчиком, полез своими руками народному контролеру за пазуху и стал шарить по карманам. Вытащил паспорт покойного коня Григория и какую-то мелочь. Мелочь бросил на снег, а паспорт раскрыл. Луч фонарика сполз на раскрытый документ, после чего малорослый что-то сказал на нерусском языке рядом стоящему человеку.

Дальше произошло нечто странное. Человек с фонариком рассердился, стал кричать на малорослого, потом достал пистолет и пристрелил переводчика. Тот ойкнул и повалился на белый снег.

Оглушенный выстрелом, Добрынин сам не заметил, как снова оказался один в темноте. Человек с фонариком куда-то ушел. Фары невидимой машины продолжали освещать вход в склад, но людей больше не было видно.

Хлопнула дверь в доме, и, обернувшись, Добрынин разглядел несколько человеческих фигур, шедших в его направлении. Обрадовался, думая, что это Петров и урку-емец спешат на выручку.

Однако уже через две-три минуты ожидание сменилось отчаянием.

— Петров — не русский человек! — выкрикнул, подойдя поближе, Ваплахов, и тут же он покачнулся и бухнулся лицом в снег.

— Помалкивай! — крикнул радист, и контролер сразу узнал его голос.

Ваплахов поднялся как-то неуклюже, и, присмотревшись, Добрынин понял, что и у его помощника связаны руки.

«Предательство!» — подумал он.

Через минуту Ваплахов стоял рядом с народным контролером.

— Я говорил, что он не русский! — негромко бормотал урку-емец, — а русский человек Добрынин не верил…

Подошел радист «Петров».

Вдруг в тишине прозвучал женский голос, сказавший что-то на нерусском языке.

И тут же «Петров» ответил в темноту на том же нерусском языке. И отошел в сторону.

— Что будем делать? — шепотом спросил Добрынин у своего помощника.

— Убежать надо, — ответил Ваплахов.

— А куда? — спросил народный контролер. На этот вопрос урку-емец ответить не успел. Снова возник рядом луч фонарика, осветил лицо Добрынина и тут же перепрыгнул на лицо урку-емца. Подошли трое: человек с фонариком, «Петров» и узкоглазая девушка.

Добрынину захотелось сказать что-то гневное, чтобы показать им свое отношение, но на ум ничего не приходило, кроме простых ругательств.

— Товарищ Добрынин, нехорошо получилось! — оправдывающимся тоном произнес вдруг радист «Петров». — Я думал, что вы спали…

Зло взяло народного контролера.

— Сука! — рявкнул он в глаза радисту. — Родину продал!

Радист помрачнел.

— Моя родина — Япония, — сказал он. — И я ее так же люблю, как вы — Советский Союз… Мы не враги. Мы — японские революционеры.

— Революционеры шкурки не воруют! — глядя прямо в глаза радисту, заявил Добрынин.

«Петров» тяжело вздохнул.

— Вам просто ничего не говорили… В Кремле об этом знают… — сбивчиво пытался говорить он. — У нас договор такой с Кремлем: мы берем пушнину в Японию, продаем, а на деньги покупаем оружие для будущей революции… Вот товарищ Такаэ — у нас старший, и он будет руководить восстанием. — «Петров» указал жестом на человека с фонариком.

Такаэ поклонился.

Почувствовав, что опасность миновала, Добрынин немного расслабился.

— А товарищ Тверин знает об этом? — спросил он, все еще сомневаясь в правдивости слов «Петрова».

— А кто это? — спросил радист.

— Ну… его старая фамилия — Калинин…

— А-а, нет, Калинин не знает, — ответил «Петров». — Старовойтов знает, Бережницкий знает, Петренко…

— А кто это? — удивился Добрынин, услышав неизвестные ему фамилии.

— Члены Политбюро и ЦК.

— А Волчанов знает? — строго спросил Добрынин.

— А кто это? — в свою очередь спросил радист.

— Кремлевский чекист…

— Должен знать, — радист кивнул головой. — Вам не холодно?

— Холодно, — ответил Добрынин.

— Тогда пойдемте все в дом, погреемся! Вернулись в дом, где уже сидели около буржуйки несколько японцев. Радист развязал руки урку-емцу и Добрынину. Потом назвал всех японцев по имени, включая и девушку, которая при свете оказалась очень красивой, словно бы пришла из какой-то восточной сказки.

Добрынин долго смотрел на нее. «Петров» объяснил, что она дочь одного из министров и готова сражаться против своего отца, чтобы принести свет и счастье народу .Японии. Звали ее Наоми. В ответ на взгляды Добрынина она прятала глаза, но не прятала стеснительную улыбку своего милого личика.

— А меня зовут Хироми Иосимура, — под конец отвлек внимание контролера радист «Петров».

Добрынин кивнул.

Урку-емец присел у буржуйки и растирал синие от мороза и веревки запястья.

Руководитель восстания, которого звали Такаэ, что-то объявил всем на японском языке, и лица присутствовавших озарились улыбками.

— Сейчас будем пить саке за будущее Японии, — перевел Хироми-»Петров».

— А что такое «саке»? — поинтересовался Добрынин.

— Это теплая водка, — объяснил радист.

Добрынина передернуло.

Заметив это, Хироми сказал, что саке — национальный японский напиток и если Добрынин откажется — японские революционеры могут обидеться.

Добрынин тяжело вздохнул и кивнул Хироми. Вспомнился очень кстати рассказ о том, как Ленин был в гостях на Севере, рассказ об очень невкусном национальном супе. «Ленин мог, а я не могу?!» — сердито подумал Добрынин. И решил пить столько, сколько ему дадут.