Судьба по имени Ариэль - [40]

И все смеются,

И все смеются,

И все смеются…»

Все три припева пелись на разных скоростях: первый — под лилипутов, второй — нормально, и третий — замедленно, даже с философской грустью. Особенно пристально рассматривали третий куплет, где я пел:

«… Заглянуть бы в себя, словно в комнату смеха,

В чем же помеха,

В чем же помеха,

Если каждый из нас, словно комната смеха…»

Отсняв песню, мы увидели ее лишь через полгода. Видимо, тогда она кому-то показалась спорной!..

1988 год, «Я лицо твоё не помню…»

Предпринимаю попытку спасти положение «чужими» руками. Встречаюсь со Славой Малежиком, у которого — звездный час, может он поможет. Так рождаются песни «Запах гари», «Пересадка сердца». Они, вроде и эффектные, а все равно — не наши! Правда, в одной Слава был очень близок нашей лирике. Это «Я лицо твое не помню». Но, исполняя ее, я поневоле «скатывался» на манеру Малежика. Вообще, когда мне предлагали какую-нибудь песню, я не желал слышать даже дежурной аранжировки, лучше — видеть на бумаге ноты. Хотелось «нащупать» сразу именно свою манеру и прочтение. Несколько свежих песен Юрия Лозы вроде бы подкинули «палки в костер», но не «стреляли». Смешную и немного пошловатую кантри-зарисовку «У моей зазнобы» я пел с удовольствием, но, вспоминая Лозу, думал, что автор выдал бы ее лучше… Очень трогательную песню «Детские глаза» Лева просто не вытягивал натруженными связками. Неожиданно выручали мои песни на фольклорную тему. Например, музыку к песне «Уж ты, ночка», я написал на слова из сборника, так же, как и шуточную «Уж вы стары-старики». Причем, я ее обозвал полностью народной, и худсовет поверил…

Хоть и трепетное битловское время безвозвратно ушло, но нам нужно было все равно остаться при своем стиле. Как мы тогда этого не понимали, или не хотели понять! Нам казалось, имея громадный опыт игры почти всех стилей, мы можем исполнять все!.. Эти кидания из стороны — в сторону и предопределило наш кризис. Маленькая светлая весточка — нас хотят видеть на Кипре! Как за соломинку, хватаюсь за эту поездку. Все-таки заграница нас больше мирила, чем ссорила. Остров — сказка! Если б не было Кубы, я бы считал его самым красивым местом, где мы побывали. Общаюсь только с Каплуном, потому как личные отношения больше ни с кем уже не складываются. Заходим в лавчонку купить какого-нибудь винца, рассматриваем бутылки. На стене — портрет Ясира Арафата. Продавец по-английски спрашивает — откуда мы? Мы честно так: «Из России». — Вдруг тот изменился в лице, да как заорет: «Рашэ-э-э-э-э, Горбачев, перестройка, у-ла-ла-а-а-а»! мы даже испугались: не душевно ли больной? После слов: «Уно моменто», куда-то убежал. Через минуту мы увидели у него в руках запотевшую «волшебницу» — бутылку с медалями. Мы потянулись за кошельками. «Но-но-но, итс презент» — сказал улыбающийся старик. Надо сказать, что чехарда с суточными по-прежнему заставляла нас действовать, как старые советские спекулянты — выменивать свои тряпки на какой-нибудь местный товар. У меня как раз в пакете была нереализованная майка со звездой, надписями: Горбачев, перестройка. Я ему: «А это — наш презент»! После этого у нас в руках появилась еще одна бутылка…

В Лимассоле нас ждала экскурсия на винный завод. Было безумно интересно. Но самый смешной факт — имя и фамилия директора звучало, как Ленин Иосиф! Это по-гречески. Сам директор чисто по-русски (он учился в Ленинграде) рассказал, что его часто «достают» с этим именем и почти все почему-то смеются…

Но даже эта безоблачная поездка не помирила нас. В «заседаниях», между концертами, ворчание: все, конец, надо завязывать! И выражение общего мнения — надо идти к «великим», раз сам не тянешь! Так произошел унизительный поход к гастролировавшему в те дни в Челябинске, Вячеславу Добрынину. Рассказал о житье-бытье, пожаловался, и попросил у него какую-нибудь песню. «Да ты что, старик!» — тот даже удивился. — «У тебя — четыре композитора в группе, пишите сами! Я картавый, но все равно полез на эстраду! Время сейчас такое — собственными песнями отличаться!» — Как я был с ним согласен! Но коллектив неумолим — иди к Тухманову! Встретившись с Давидом, обогатился песенкой «Царевна», только что им написанная. Танцевальное диско с манерой салтыковского «Форума» нам шло, как седло корове. Но я, превозмогая тоску принялся за работу, главным образом потому, что имя Тухманова было, как таран, тем более, что эту песню, невзирая на исполнителя, включили в «Песню года». Стыдно, признаюсь, мне было петь эту песнюшку, и показ ее по телеку ничего не дал. Челябинские гастроли во дворце спорта «Юность» оказались провальными, если таковыми считать 60 % заполняемости зала. Я уже в открытую решил пойти на штурм, говоря о том, что намереваюсь сделать небольшие измены в составе. Говорил, чувствуя за спиной поддержку Каплуна. Мне казалось: вот-вот наступит момент, который ждем мы с Борей, когда я все-таки поменяю состав. Но мой барабанщик почему-то избегал разговоров на эту тему, и я забеспокоился…

Утром, 1-го декабря меня будит телефонный звонок. Григорий Кацев — тогдашний замдиректора почти кричит в трубку: «Валерка, поздравляю, ты — заслуженный»!