Судьба на плечах - [110]

Вытянуться на царском ложе из мертвых трав, дышать запахом вереска и чабреца и вглядываться в неспешную поступь воловьей упряжки Селены-Луны по небу – чем хуже?

– …кто бы мог подумать. О тебе тогда разговаривали шепотом – в последнее столетие великой войны. А я думала: они глупышки. Думала – вот бы хоть раз увидеть!

– Ну? Насмотрелась?

Сквозь запах подвявших трав прорезается аромат ее волос, настойчиво щекочет ноздри. Волосы у нее оказываются повсюду: встань – и наступишь на них же. Путаные, за все силками цепляются: не текучие, как у Левки, не ковкая медь, как у…

Смех звонкий до того, что ему пытаются подпевать даже вороны.

– Нет, конечно. На своё можно смотреть до бесконечности. Я не могла насмотреться на Ареса, даже когда он избивал меня. На Зевса. На Аполлона, Посейдона и Диониса… но на тебя я готова смотреть дольше, чем на других.

– Я радоваться должен?

– Со мной тебе не нужно радоваться. И притворяться не нужно. Просто иди сюда, Подземный… да, вот так…

Ухожу я всегда молча, не оборачиваясь, накидывая гиматий, который еще недавно был постлан на ложе утех. Каждый раз хочется сказать: «Не жди, не приду» – но это значит – драться бездарно, значит – не просто лгать, а лгать неубедительно; она и я знаем, что вернусь непременно.

Забвение пещеры с высеребренным луной потолком затягивает все больше, Тартар молчит, а Ананка одобрительно причмокивает: веду себя как следует. Владыка, видите ли, не должен сидеть восемь месяцев и ждать, пока к нему спустится жена. У Владыки должны быть любовницы (не веришь, невидимка, – у братьев спроси). Чем больше, тем лучше, но для начала и одна – неплохо.

– У Владыки должны быть любовницы, – журчит забвение, оглаживая пухлой ладошкой мою бороду. – Зевс говорил: Владыка должен быть велик во всем. Правда, тогда он еще не был Владыкой, но, наверное, готовился. И правда был – ах! – велик! А Посейдон потом спрашивал: как там брат говорил, когда спал с тобой? У него только и в мыслях – что брат. Что он сделал? Что говорил? Он и ко мне-то пришел только потому, что мной владел Зевс: как это – ему можно, а мне нельзя?! И наведывался долго, очень долго, потому что получал от меня то, что ему было нужно. «Ты не хуже его, – говорила я ему, – плечи у тебя даже шире. И лицо мужественнее». Я слушала о его подвигах и говорила: из него бы вышел хороший вожак, не хуже, а лучше Зевса!

Зевс, Посейдон, Аполлон, Гефест – я опять чувствую себя так, будто на Олимпе. Черно-зеленые волосы травяным покровом стелятся по обнаженной груди, Селена нынче вершит свой путь где-то далеко…

Двузубец стоит у скалы, и собачьи морды на нем усмехаются похабно.

– Всем что-то нужно. Аполлону – просто знать, что он лучший. Во всем. Аресу – что воинственнее не сыщешь. Гермесу – что он самый хитрый и может кого угодно завлечь в свои тенета. Дионису – что он удачно притворяется безобидным весельчаком. А Гефеста просто нужно слушать. Ему в своей кузнице поговорить не с кем, а жена не понимает, насколько это важно – работать руками, творить…

И хихикает, и опять увлекает на ложе – домашняя Лета с черно-зелеными волосами: «Скажи, я угадала твое желание, Хтоний?»

О, еще бы. Лучше его могла бы угадать только Лисса-безумие, так она меня сторонится, а потому сойдет и Минта-Коцитида с пухлыми губками, перевидавшая всех олимпийцев и не только их.

Там, где ничего нельзя исправить – можно хотя бы забыть.

Ту, с ее непоколебимой истиной в глазах – «Не хочу от тебя детей». Золотая дрянь в сердце больше не дрыгается – утонула в мутном забвении страстью. Раньше я был раздражен – а теперь равнодушен: пусть себе смотрит с вопросом, с гневом, да как угодно пусть смотрит. У Владыки тысяча важных дел. Осталось дотерпеть пару дней до весны – а тогда забываться будет еще проще.

– Мужчины… почему вы вечно влюбляетесь в тех, кто вас не стоит?!

Ночь сегодня безлунная, только небесные глаза – звезды – сияют особенно ярко. Синим прошлым в душу заглядывают. Вот-вот прошепчет какая-нибудь: «О, сын мой, Климен» – и доказывай потом, что давно не сын, что Владыка, что имя не твое…

– Когда я спала с Эротом – я спрашивала его, куда он целит. Ты думаешь – в сердце, Хтоний?! В глаза. Вот потому-то вы и слепнете от любви. Что ты нашел в ней? Она ведь просто девочка, любящая цветы, танцы и мамочку. Дурочка, не способная тебя разглядеть…

– Не смей говорить о ней.

Голос обволакивает внезапной мягкостью – мягкостью темноты, тлена и холода. Пальцы почти нежно скользят по бархатистому горлу, каждое ласковое касание – синее пятно. И задыхающийся стон удовольствия.

– Ты все-таки умеешь причинять боль, Подземный… Еще как умеешь. И другим… и себе. Особенно себе. Скажи, она ревнует тебя? Следит за твоими отлучками? Расспрашивает слуг? Или она и на это неспособна?

– Мне плевать, на что она способна.

Зачем ревновать, когда можно ненавидеть? У Коры тысяча других дел: сад, наряды, перешептывания с Гекатой, сборы на поверхность к маменьке. Может, еще какие-то, не знаю: в последний месяц мы почти не попадались друг другу на глаза.

– Жаль. Будь ты моим – как бы я ревновала тебя, какие сцены бы закатывала! Как думаешь, если бы ты описал ей свои отлучки ко мне… как целуешь меня… обнимаешь… что эта дурочка сказала бы?