Судьба, или жизнь дается человеку один раз… - [54]

К середине осени подводные работы на протяжении 1100 метров, на глубине от 0 до 40 м были закончены. К началу следующего лета были получены вполне однозначные результаты, была выявлена четкая связь типа поселения с типом грунта. Факт в гидробиологии, но не в палеонтологии, известный. Выяснилось, что тип захороненных остатков скелетов животных, их состав и структура полностью соответствуют таковым в живущих поселениях. Не бог весть какое открытие. Известно, что по составу и структуре кладбищенских захоронений можно установить состав и структуру живущего недалеко от него поселения. Главное заключалось в другом выводе, основанном на этих данных. В палеонтологии бытует мнение, что нахождение слоя, состоящего почти целиком из целых и различно поломанных раковин, свидетельствует об их переносе (сносе) и накоплении в определенном месте порой далекого от места обитания. Наши наблюдения, подтвержденные фактическими данными, позволили утверждать, что массовые захоронения скелетов и останков животных происходят только вблизи крупных живых поселений. Их неоднократные перезахоронения и переотложения с нарушением ориентировки посмертного захоронения происходят в результате сильных штормов и тайфунов. Сколько–нибудь заметного переноса останков животных на глубинах до 40 метров зафиксировано не было. Публикация наших исследований и полученных результатов, а также доклад об этом на Всесоюзном съезде палеонтологов вызвали одобрение и оживленную дискуссию.

Мы возвращались на станцию после очередного погружения, на берегу наблюдались оживление и скопление суетящихся людей. Мы причалили, и я, будучи заместителем начальника станции, устремился туда, чтобы узнать, что произошло. Оказалось, что в двухтонной цистерне, где обычно хранится солярка, студент потерял сознание. Я, как был в плавках, расталкивая всех, ринулся к люку цистерны. На дне лежало измазанное в мазуте с аквалангом за спиной, бездыханное тело студента IV курса Харьковского университета, прибывшего к нам на биологическую практику. На раздумывание времени не было. Спускаясь по узенькой с редкими ступеньками лесенке в цистерну, я понял, что скользкое мазутное тело студента почти моей комплекции я не подниму. Я крикнул: «Веревку. Быстро снял со студента акваланг, на его шее прощупывался слабый пульс. Обвязав под мышками тело, я потащил его к лестнице, по которой стали его поднимать. Мгновенье и, о ужас! Одна его рука выскочила из–под веревки, петля неуклонно двигалась по скользкому телу к шее, позвонки которой не выдержат тяжести тела, да и крохи дыхания будут перекрыты. Я вмиг оказался на лестнице и что есть силы стал толкать его вверх, чувствуя, что теряю сознание, а мои руки уже перестают повиноваться мне. С последним рывком я успел выкинуть руки поверх горловины цистерны, голова склонилась, я успел сделать живительный глоток чистого морского воздуха. Ноги почувствовали под собой ступеньку — буду жить. Если бы я грохнулся на сталь цистерны с пятиметровой высоты, то у меня совсем немного осталось бы шансов выжить. А учитывая опыт извлечения из цистерны предыдущего бездыханного мазутного тела, надежда на положительный исход моего спасения была минимальной, если не безуспешной. Рядом не было ни одного здорового, а тем более безрассудного мужика, который бы полез в цистерну. Через две–три минуты искусственного дыхания студент сделал глубокий вдох и открыл вовсе не потухшие голубые глаза. Окружавшие нас переживавшие и любопытствовавшие люди одновременно облегченно выдохнули.

А произошло вот что. Завхоз станции решил почистить цистерны, раз уж они оказались на полдня без горючего. Цель благая. Использовать студентов на различных работах вроде как не возбраняется, но необходимо было обеспечить при этом двухсотпроцентную технику безопасности, тем более посылая молодого человека практически в газовую камеру! Да, ему надели акваланг, чтобы не дышал газами в раскаленной на солнце цистерне, но маску–то ему никто не выдал. Нос, не защищенный маской, все равно вдыхал смертельно ядовитые испарения. Количество воздуха в акваланге никто не проверил: он кончался в аппарате, и студент потихоньку и неизбежно отравлялся через нос, ему стало трудно дышать не только от отравления, но и от тяжести вдоха через легочник акваланга. Он снял загубник, чтобы сделать полный, как оказалось, роковой вдох и тут же потерял сознание. Приди мы на пару минут позже, скорее всего, уже никакое искусственное дыхание ему бы не помогло. Биохимики объяснили мне за ужином, что я полез на верную смерть, и только какое–то чудо не позволило мне не задохнуться и не потерять сознание.

Лаборатория работала с интересом и в полную силу. Выполнялись аспирантские темы, защищались диссертации на соискание ученой степени. Однако районным, городским и краевым властям профсоюзного и партийного уровня было непонятно, что это за палеоэкологические исследования? Экология тогда только–только поднималась на щит. Проверки следовали одна за другой. Я старался доходчиво рассказывать, чем мы занимаемся и для чего это нужно, но каждый раз заканчивая одним и тем же: «Колбасы от наших исследований не станет больше, и она не будет дешевле». В то время шмат приличной докторской колбасы, добытый по случаю, был почти счастьем для большинства советских людей. Все и всё мы тогда не покупали, но доставали различными путями — от куска колбасы и туалетной бумаги до импортной обуви и автомобиля. Связи, знакомство, блат и телефонное право были движущей силой «особой общности» — советских людей. И хотя не по одному показателю: научному, профсоюзному, массово–культурному или, упаси боже, моральному претензий не возникало, раздражение у многочисленных комиссий не пропадало. В результате пришлось переименовать название лаборатории и несколько изменить направление ее исследований. После этого были только плановые проверки органов Академии наук.