Судьба и воля - [14]

Игорь скомандовал, брезгливо отодвигаясь от неподвижного тела:

– Приведи в чувство и отправь под охрану. Отраву гад хотел в часть пронести. Чуть надавил на него – и готов, раскололся.

Игорь знал, Потапенко о случившемся разнесет по всему гарнизону – и пусть, пусть утрется эта сволочь Гапоненко. И эта лярва – Ленка! Может, испугается и посмотрит на него другими глазами, испуганными, вот такую, испуганную, он ее и хочет. Сержант склонился над Сергеем и через некоторое время поднял на командира удивленные глаза. Игорь нетерпеливо махнул рукой– уводи.

Но Потапенко показал на лежащего арестанта и произнес:

– Так ведь он того, трупак.

Игорь уже сидел за столом, когда до него дошло, что он убил этого человека. Пресс-папье лежало прямо у его руки, он отбросил его нервным движением и почувствовал, что его всего трясет. Это было видно и сержанту. Виноградов, понимая это, изо всех сил пытался унять непонятно откуда взявшуюся трясучку. Еще хуже стало, когда он закричал, чтобы Потапенко бежал за врачом. Голос сорвался, дал петуха, и Потапенко, выходя в коридор, еще при открытой двери внятно ругнулся: «Вот сцыкло».

Борис шел в направлении центра, огибая завалы. В кучах битого кирпича и бетона копошились жители этих районов в надежде разыскать то, что, возможно, уцелело из их прошлого, еще не разрушенного мира. Он искал здание Фюрербау, в котором расположилась американская администрация – так было написано на листке, оставленном ему капитаном Тейлором.

У входа в монументальное здание, выстроенное в стиле псевдоклассицизма, удивительным образом не пострадавшее от бомбовых ударов, часовой прочитал поданную Борисом записку и передал ее сержанту в караульную комнату. Через некоторое время к нему вышел сам капитан. Он коротко поприветствовал своего протеже и отдал распоряжение сопровождавшему его вестовому – отвести Бориса в хозяйственный отдел, пройти санитарную обработку и получить комплект обмундирования.

Горячие струи настоящего душа, настоящее мыло! Невообразимое наслаждение от ощущения чистого тела. В окошке вещевого склада ему выдали шерстяную рубаху и брюки хаки, куртку коричневого цвета, полотняные гетры и невысокие коричневые ботинки.

Когда он вошел в кабинет Стивена Тейлора, тот не сразу его узнал:

– Ну вот, теперь вижу, как выглядит человек, который владеет столькими необходимыми в нашем деле знаниями. Если ты действительно такой полиглот, то работы у тебя будет невпроворот. Но прежде необходимо поговорить с ребятами из отдела, в котором тебе будут задавать много разных вопросов, а ты должен будешь на них отвечать со всей имеющейся у тебя искренностью. Впрочем, я вижу, что не ошибся, у меня глаз наметанный, но порядок есть порядок. Тут заведение серьезное, и времена, сам понимаешь. Выяснение всех вопросов, связанных с твоей биографией, займет несколько дней, поживешь пока в нижнем этаже, в комнатах для персонала.

Несколько дней, по два-три часа, в одном из кабинетов занятого американской администрацией здания Фюрербау длились собеседования. Двое в гражданском и один офицер попеременно задавали вопросы на трех языках: немецком, английском и французском. После нескольких первых собеседований (слова допрос в подобных случаях избегали), официальный тон общения со стороны представителей спецслужб стал более дружественным. Борис отвечал на все интересующие их вопросы спокойно, лаконично, лишь изредка проявляя эмоции. После того, как процедура была закончена, прошло около недели, и в один из дней его вызвали в офис службы безопасности администрации. Его встретил офицер военной разведки в звании капитана.

Он сообщил о том, что сведения, проверенные их департаментом, подтверждают ту информацию, которую они получили от Бориса за эти дни. Он выразил сочувствие трагедии, постигшей его юного собеседника, и извинился за необходимость столь длинного списка вопросов, которые они вынуждены были ему задавать в ходе ознакомления, как потенциальному сотруднику администрации.

В свободное от этих собеседований время Борис был предоставлен самому себе. Несколько раз он возвращался к руинам завода «Сименс» в смутной надежде прояснить судьбу тех, кто погиб под обрушившимися стенами. С первых дней прекращения боевых действий и взятия города под контроль американцами, тысячи людей вышли на расчистку завалов. Сотни жителей Мюнхена трудились и на разрушенном заводе. Но никаких сведений Борис от них получить не смог. Заходил он и в тот дом, который послужил им на некоторое время убежищем. Он так и стоял пустым и неприбранным. В одной из комнат, в вентиляционном люке, Борька спрятал парабеллум, который в тот, последний день плена, взял у погибшего немецкого офицера. Он не мог выйти к американцам с оружием и решил оставить пистолет в укромном месте, на всякий случай. Носить его при себе теперь, учитывая новые жизненные обстоятельства, было невозможно и опасно. Опасно еще и потому, что он не был уверен в том, что при случае не применит его. В Мюнхене было достаточно целей для человека с его историей. И он положил парабеллум обратно.

Лучшим в эти дни были встречи с Франсуа. Он ждал разрешения покинуть зону ответственности американцев и уже списался с сестрой. Ей удалось передать ему через французское представительство посылку, и Франсуа щеголял в сером, крупной вязки, свитере, под цвет к нему, мягких шерстяных брюках, заправленных в короткие остроносые сапожки. Он рассказывал Борису бесконечные истории из своей богемной жизни, сопровождая их стихами, песенками и театром движений своего подвижного, тонкого, гибкого тела. Он был первым человеком, который сумел отвлечь Бориса от тяжелых мыслей, по-настоящему развеселить его, вернуть хоть какую-то часть того, довоенного мальчишки.