Судьба фантастической гипотезы - [5]

Ричард Кэррингтон в своей известной книге «Биография моря» пишет: «Самая поэтическая гипотеза происхождения материков и океанов связана с именем Альфреда Лотара Вегенера».

Хотелось бы поконкретнее: что значит связана с именем? Но вопрос не столь прост, как может показаться.

Обращаемся к другим источникам — и сплошь и рядом наталкиваемся на фразу такого типа: «Гипотезу дрейфа материков ввёл в науку Альфред Вегенер». Вам, дорогой читатель, нравится такая формулировка? Мне поначалу совсем не понравилась. Что значит «ввёл в науку»? Первым высказал? Нет, тут приоритет явно не за Вегенером. Многие учёные так или иначе утверждали до него (и подчас задолго), что материки перемещаются по поверхности планеты.

Может быть, Вегенер поставил какой-то особо изящный эксперимент, который стал надёжным подтверждением идеи дрефа? Нет, никаких экспериментов он не ставил.

Тогда, возможно, он сумел провести какие-то необычные измерения, ставшие весомыми аргументами в пользу мобилизма? И этого не было.

Ну, может быть, он, осмыслив известные факты с помощью тогдашних достижений физики, оснастил теорию математическим аппаратом и совершил одно из тех знаменитых «открытий на кончике пера», которыми богата новейшая история познания? Тоже нет.

И тем не менее утверждение о том, что гипотеза дрейфа материков связана с именем Альфреда Вегенера или, тем паче, что её ввёл в науку не кто другой, как Альфред Вегенер, совершенно справедливо. Более того, оно вполне точно — точнее не скажешь.

Потому, например, японские геофизики X. Такеучи, С. Уеда, X. Канамори, написавшие интереснейшую работу о современном мобилизме «Движутся ли материки?», не сочли даже нужным помянуть, что у Вегенера были предшественники.

А Любовь Кузнецова, автор книги «Куда плывут материки?», рассказывающей о жизни Альфреда Вегенера, где сообщаются многие весьма ценные для нас детали его биографии, назвав имена двух учёных, высказавших прежде Вегенера идею мобилизма, пишет: «Но это были тихие голоса. Вегенер первый громко заявил о горизонтальном движении материков».

Вы когда-нибудь слыхали, что в науке бывают громкие и тихие голоса? И чем же, интересно, измеряется их различие, в каких единицах? Можно придумать ещё немало колкостей по поводу этой странной дифференциации. И тем не менее с Любовью Кузнецовой трудно не согласиться. Более того, если попытаться коротко обозначить разницу между Вегенером и его предшественниками, то такое деление на «тихие» и «громкие» голоса в общем и целом подойдёт.

Представляется эта ситуация примерно так. Приходит на некое высоконаучное собрание некий учёный и обращается к коллегам с нижайшей просьбой выслушать и оценить некие соображения, пришедшие ему в голову. Коллеги выслушивают, а потом произносят вежливые округлые фразы, оснащённые латинскими терминами. А суть этих фраз в переводе на общечеловеческий язык очень проста: сообщённое докладчиком Имярек — сущая ерунда, чушь, муть, бред. И удручённый Имярек потом наедине с собой в одних случаях решает, что коллеги, по всей видимости, всё же правы (а для этого печального вывода есть серьёзнейшие основания), в других останется при своём мнении, но учтёт опасность дальнейшего упорства (ещё чего доброго за умом помрачившегося сочтут), а в-третьих, попросту махнув на идею дрейфа рукой (мало ли существует более ясных проблем? — и без этой проживу), но так или иначе решает в дальнейшем не касаться столь «скользкой» темы.

Ведь недаром, когда речь заходит о предшественниках Вегенера, особенно дальних, причастность их к мобилизму нужно буквально вытягивать из пухлых трактатов на общие темы, где наряду с серьёзными суждениями в большом количестве рассыпаны совершенно необоснованные догадки. Или же речь идёт об одной статье (в крайнем случае двух-трёх), как бы случайной в научном наследии автора, где идея дрейфа материков высказывалась лишь в самой приблизительной форме. И наконец, третий вариант — с подобного рода суждениями часто выступали не учёные, а просто любители порассуждать.

Во всяком случае до Вегенера не было ни одного специального труда, автор которого задался бы целью свести воедино все аргументы в пользу дрейфа материков, собранные к его времени разными сферами познания. И одна из причин этого, как мне представляется, — именно психологическая. Неодобрение научной молвы пережить было трудно, оно быстро отбивало охоту углубляться в дальнейшее исследование.

Поэтому и звучали голоса мобилистов именно тихо, робко, с просительной интонацией.

Вегенера же первый шквал неодобрений не смутил. А в дальнейшем аргументы противников его теории (подчас весьма веские) побуждали его не к отказу от работы, а наоборот, к отпору, причём чем более ретивы были его хулители, тем активнее, даже, можно сказать, яростнее, с большей страстью трудился Вегенер, отыскивая контраргументы.

Словом, здесь мы сталкиваемся с ситуацией, когда характер исследователя, особенности его личности с редкостной прямотой повлияли на качество продукции, вышедшей из-под его пера, — столь прямо и непосредственно, как это случается разве что в литературе. И сам наш сюжет ещё раз убеждает в той давно уже высказанной, но ещё далеко не всеми принятой истине, что наука — это вовсе не скучный безликий мир, в котором все определяется чёткостью формул, щелчками арифмометров или миганием лампочек ЭВМ. Науку делают люди, и следы их личных пристрастий в её истории вполне ясны и различны. Именно потому о личности Вегенера и о том, какую он прожил жизнь, ещё предстоит подробно рассказать.