Судьба - [81]

Оразсолтан-эдже сидела на корточках у погасшего оджака, прикусив рукав накинутого на голову старенького пуренджика. Уткнувшись подбородком в колено, она думала свои постоянные тяжёлые думы Дурды, подперев голову руками, лежал около неё. Он первый увидел входящего отца, вскочил, подбежал, молча обнял его. Страшные события словно повлияли на его рост — мальчик неудержимо тянулся кверху и был уже почти вровень с невысоким отцом.

Разглядев мужа, Оразсолтан-эдже всхлипнула и стала вытирать рукавом невольно хлынувшие слёзы, Мурад-ага ошеломлённо остановился. Дурды торопливо сказал:

— После того, как ты уехал, брат человека, которого зовут Бекмурад-бай, напал с джигитами на село.

Они избили маму, тётушку Огульнияз и увезли с собой нашу Узук.

Это была третья и последняя шутка, приготовленная судьбой Мураду-ага на три дня — по шутке на день.

Старик обессиленно опустился на кошму, лёг на бок. Оразсолтан-эдже заплакала навзрыд.

Молчание, прерываемое тяжкими рыданиями Оразсолтан-эдже, длилось бесконечно. Дурды уснул возле отца. Наконец Мурад-ага сказал:

— Перестань плакать, бесполезны твои слёзы… Рассказывай, что здесь произошло…

…Пережитое тяжело отразилось на старом чабане. Он пожелтел, сгорбился, усох. За какой-нибудь месяц бодрый, полный энергии человек превратился в дряхлого старика. Поглядывая на него, Оразсолтан-эдже качала головой и украдкой подносила к глазам конец головного платка. А Мурад-ага, выбираясь по вечерам из кибитки, подолгу смотрел вдаль провалившимися, как после тяжёлой болезни, глазами. Смотрел так, словно пытался разглядеть будущее, увидеть какие ещё камни собирается судьба обрушить на его трясущуюся голову. Выдержит он эти камни или в конце концов они задавят его?

Где навоз, там и мухи

В один из ясных осенних дней Мурад-ага по привычке сидел в углу кибитки в полусонном оцепенении. Иногда в голове его мелькала острая болезненная мысль — так солнце, найдя щель, неожиданно освещает внутренность кибитки, вырывая из извечной полутьмы различные предметы.

Старик пытался сосредоточиться на появившейся мысли, и тогда со стороны медленно накатывался ватный ком усталости. Встряхнуться бы, отшвырнуть этот ком, встать на ноги… Но не было ни сил, ни желания, и снова нудная, вязкая истома обволакивала мозг, опускала отяжелевшие веки на покалывающие, словно от попавшего песка, глаза. Старик ещё пробовал сопротивляться, тщетно и вяло перекатывая чётки безрадостных дней, но нить уже рвалась и бусинки катились в неведомое.

Дурды тоже сидел у оджака. Со времени прихода Мурада-ага мальчик почти не отходил от отца. Понимая его тяжёлое состояние, Дурды почти не задавал своих бесконечных вопросов и только старался предупредить малейшее отцовское желание, а желаний у Мурада-ага в эти дни не было совсем.

Сидя на кошме, Дурды сам с собой играл в альчики: возраст брал своё, несмотря ни на что.

Вошла Оразсолтан-эдже, неся чёрный от копоти тунче[90].

— Заварки вот тоже нет… Вчера брала немного у, Огульнияз, но и у неё уже кончилась… Заварила спитой чай. — Она подвинула чайник Мураду-ага, второй поставила около себя. — Ходила к этому Сухану Скупому, чтоб ему сдохнуть не в своём доме, просила: «Ладно уж, что прогнал Мурада-ага без причины, ты хоть отдай ему то, что он заработал, а то жить нам не на что». Куда там! Разорался, словно запалённая лошадь: «Как ты можешь о заработке говорить! Ни копейки я вам не должен. Скажи ещё спасибо, что сжалился, не заставил за павших ягнят платить. И перестань ко мне каждый день бегать со своими заботами. Мало твой Мурад моих овец перевёл?». И начал перечислять всех овец, что за двадцать лет пали. Я ему говорю: «Не только скотина, человек тоже умирает, когда время придёт. Разве может Мурад-ага за каждую смерть отвечать!». И ушла. Что я могла ещё поделать? Не знаю, как и жить будем дальше. Муки осталось — два раза чурек испечь. А там — бери суму и иди по миру.

Глаза Мурада-ага, подёрнутые мутной плёнкой, как у сонной птицы, оживились, блеснули беспокойством.

— Да… надо думать о жизни… Живьём в могилу не сядешь.

Оразсолтан-эдже обрадовалась.

— Правду говоришь ты!.. Сделай так, как я тебе говорю… Всю жизнь ты чужих овец пас, а даже второго халата не нажил себе за тридцать лет, лучше уж к земле прилепиться, снять у кого-нибудь в аренду клочок поля. Если не в нашем ауле, то может, поблизости где-нибудь. Верблюда с добром здесь тоже не заработаешь, да хоть видеться будем чаще. А то ведь мы с тобой раз в год виделись с трудом. О нашем несчастии сообщить тебе не смогла… А если вдруг умру я — кто меня приберёт? Сегодня день базарный — сходи, может, найдёшь хорошего хозяина, даст тебе на земле поработать.

— Ладно, — сказал Мурад-ага. — Пойду сегодня.

— Пойди, пойди… А я как-нибудь перебьюсь это время. Не все люди на Сухана Скупого да на арчина похожи. Кто займёт кусок хлеба, у других буду трепать шерсть и прясть, подзаработаю, сколько в моих силах. Дурды вон уже взрослый, тоже на что-нибудь годен, сумеет немножко помочь. Как говорится в народе, у кого рот открыт, тот не умрёт.

— Ладно, — Мурад-ага зашевелился на своей кошме. — Дай мне на дорогу кусок чурека…