Судьба - [48]

— Да вы совсем не слушаете меня! Это просто невежливо… — Черкез, ободрённый безмолвной неподвижностью Узук, взял её за плечи, Узук резко вывернулась, наклонилась, сорвала с ноги туфлю. Острый подкованный каблук слегка задел Черкеза по виску. Он отшатнулся, схватившись за ушибленное место.

— Не трогай меня, если не хочешь получить по голове!.. Говорить говори, а руки не распускай!..

— Хорошо. — Черкез провёл пальцами по виску, растёр несколько капелек крови. — Хорошо… Я не буду подходить… Я скажу вам вот что; если вы согласитесь выйти за меня замуж, вы станете хозяйкой восьмикрылой белой кибитки, украшенной коврами… Не думайте, что я заманил вас сюда ради баловства. У меня самые серьёзные и добрые намерения — я хочу жениться на вас… Вы будете сидеть на шёлковых паласах, под голову и под ноги подкладывать пуховые подушки. Ни с тамдыром, ни с обедом вам не придётся возиться, и воду в кувшине вам принесут. Всё, что вы пожелаете съесть или выпить, будет у вас под руками… Вы уже больше месяца живёте в нашем дворе, и знаете, что я очень богат, я вас не обманываю. У вас будет много шёлковых платьев, и зеркальные шкафы я велю поставить, чтобы вы могли любоваться своей красотой. Любые украшения, золотые, серебряные, из драгоценных камней, — всё это будет вашим. А забота у вас будет только одна — отомкнуть привязанным к косе ключом звенящий железный сундук и выдать мне немного денег, когда они понадобятся… Ну, и… может быть, иногда — улыбнуться мне ласково — вот и все ваши обязанности… Прошу вас, Узукджемал, примите мои слова всерьёз. Я не какой-нибудь Аманмурад или арчин Меред. Вы мне очень нравитесь, если хотите, я люблю вас. Моё предложение обдумано и взвешено. Когда вы станете полновластной хозяйкой в белой кибитке, вам не будут страшны никакие суды. Деньгами мы заткнём рот всем крикунам…

Черкез замолчал и перевёл дыхание. Он в самом деле был вполне серьёзен и верил в то, что говорил. Глядя на девушку, молча сжимавшую в руке чёрную туфлю, он добавил:

— Если вас смущает, что у меня уже есть две жены, то они женщины очень мирные и с радостью примут вас в свою семью… А кроме того… коль вы пожелаете… я в конце концов могу сказать талак — дать им свободу… Теперь слово за вами!

То, что сказал Черкез, было довольно необычно, но Узук не успела собраться с мыслями, как Энекути поражённо всплеснула руками.

— Вах, дитя моё! Серна моя! Небесное желание твоё на земле исполняется! О чём ещё мечтать человек может!.. Соглашайся, Узукджемал, соглашайся немедленно! Птица счастья села на твою голову!..

Восторженные вопли толстухи сразу же вызвали ответную реакцию.

— Замолчи! — огрызнулась Узук. — Сватай иди свою дочь, если хочешь ей такого счастья. Пусть она войдёт хозяйкой в восьмикрылую кибитку, а мне ничего не надо…

— Ну, тогда я молчу!.. — Энекути сделала обиженное лицо. — Тебе же добра желают, а ты брыкаешься, как неразумный телёнок, отворачиваешься от своей судьбы…

— Будь она проклята, моя судьба! Об неё уже столько грязных рук вытерто, что ни в какой воде не отстираешь…

— Ну, молчу… молчу… Я могу и уйти — Энекути направилась к двери. Но Узук, забыв, что ключ у Черкеза, бросилась к ней, оттолкнула в сторону…

— Нет, не уйдёшь! Вместе пришли сюда, вместе и уходить будем! Одна ты и шагу не сделаешь!..

Черкез, откровенно любовавшийся девушкой во время этой сцены, подошёл к двери, помахивая большим узорным ключом.

— Идите. Я не хочу вас больше задерживать, но уверен, что, подумав, вы примите моё предложение… А если нет — талисманами приворожу, так и знайте!..

Недоуменно осматриваясь, Огульнязик стояла посреди кибитки, когда вбежала расстроенная Узук.

— Вай, сестрица! Где ты была?.. Что случилось?..

Узук молча упала на кошму и зарыдала.

Огульнязик села рядом, гладила Узук по голове, встревоженно спрашивала — «Что с тобой, милая?… Ну, скажи же… — и наконец расплакалась сама. Что ж, это было простительно: Огульнязик была ненамного старше несчастной подруги, разница в годах почти не замечалась, вдобавок ещё перенесённые невзгоды крепко повзрослили Узук.

— Не плачь… сестрица, — всхлипывая и по-детски шмыгая носом, просила Огульнязнк. — Не плачь… милая… не береди раны… и свои и мои… Давай вместе… давай будем плакать, а?

— Давай, — согласилась Узук и села; слёзы несколько облегчили её. — Давай не плакать… Стараешься, стараешься, сдерживаешься, а всё равно не получается. Давит сердце, прямо невмоготу!.. А вот так поплачешь возле человека, который понимает и разделяет твоё горе, — как-то легче становится… Спасибо тебе, милая сестрица!

Как две маленькие слабые зверушки, тесно прижавшись друг к другу, они некоторое время сидели молча, занятые каждая своими мыслями. Потом Узук тихо заговорила:

— Вот ты, дорогая сестрица, говоришь, что не надо плакать. А я как вспомню всё, что случилось, криком кричать готова! Ведь я тоже человек, дитя человека… Были у меня свои радости, свои желания и мечты. Как все люди, я чувствовала и достоинство своё, и гордость… Куда это всё девалось? Где моя красота, чистота? Всё разрушили… растоптали… Ничего во мне не осталось, только облик человеческий да душа… И та еле держится… Посмотрю я на себя со стороны — вроде старого санача