Судьба барабанщика. Хардроковая повесть - [9]

Слава его скромна и высока.

Он дорожил своим честным именем, которое пронёс через нужду, войны, революцию…

И на что ему была нужна дружба с ворами!

Во дворе мне сказали, что прачка приходила два раза. Бельё оставила у дворника, дяди Николая, а за деньгами (пятнадцать рублей) придёт завтра после обеда.

Я хотел поставить чайник – воды в кране не было. Хлеба тоже, денег тоже. Но мне на всё наплевать было в этот вечер. Не будет мне в жизни счастья, думал я. Нина достанется другому, отец-Прометей не вернётся. Надеяться не на что. Я бухнулся в постель и, не раздеваясь, заснул крепко.

Утром как будто кто-то подошёл и сильно тряхнул мою кровать. Я вскочил – никого не было. Это будила меня моя беда. Нужно было где-то доставать денег. Но где? Что я, рабочий, служащий или хотя бы дворник, как дядя Николай, который, глядишь, тому дров наколол, тому ведро вынес, тому ковёр вытряхнул?..

Однако, зажмурив глаза, я упорно твердил только одно: «Достать, достать… всё равно достать!»

Но где?

И сразу же подумалось: «А что же такое, если не деньги, лежит в запертом ящике письменного стола?»

Конечно, догадливая Валентина не всё взяла с собой в Турцию, а, наверное, часть оставила дома, для того чтобы осталось на первые расходы по возвращении. Тогда будет всё хорошо. Тогда я подберу ключ, возьму тридцатку, не больше, отдам деньги прачке, а на остаток буду жить скромно и тихо, дожидаясь того времени, когда вернётся мачеха.

Ну, до чего же всё просто и замечательно!

Но так как, конечно, ничего замечательного в том, чтобы лезть за деньгами  в чужой ящик, не было, то остатки совести, которые слабо барахтались где-то в моём сердце, подняли тихий шум и вой. Я же грозно прикрикнул на них и опрометью бросился к дворнику, дяде Николаю, доставать напильник.

– Зачем тебе напильник? – недоверчиво спросил дворник. – Всё хулиганство! Вечор тоже мальчишка из шестнадцатой квартиры попросил – отвёртку, а сам, чертяка, чужой ящик для писем развинтил, котёнка туда сунул, да и заделал обратно. Жиличка пошла газеты вынимать, а котёнок орёт, мяучит. Газету исцарапал, нагадил, да полтелеграммы изодрал от страха. Насилу разобрали. Не то в телеграмме «развожусь», не то «не развожусь», не то «разводиться не хочу, но другую завёл».

– Мне, дядя Николай, такими глупостями заниматься некогда, – сказал я. – У меня айпод сломался. Ну вот… там подточить надо.

– То-то, глупостями не заниматься! Что это к нам во двор этот прощелыга Юрка зачастил? Ты, парень, смотри! Тут хорошего дела не будет. Возьми напильник в ящике. Да бельё захвати. Вон за шкапом узел. Прачка в обед за деньгами прийти обещалась. Отец-то ничего не пишет?

– Пишет! – схватив напильник и взваливая на плечи узел, ответил я. – Он, дядя Николай, всё что-то там взрывает…  грохает… со стервятниками борется… Я, дядя Николай, расскажу потом, а сейчас некогда.

Отовсюду, где только мог, я собрал старые ключи и, отложив два, взялся за дело.

Работал я долго и упрямо. Испортил один ключ, принялся за второй. Изредка только отрывался, чтобы напиться из-под крана. Пот выступал на лбу, пальцы были исцарапаны, измазаны опилками и ржавчиной. Я прикладывал глаз к замочной скважине, ползал на коленях, освещал её огнём спички, смазывал замок из маслёнки от швейной машины, но он упирался, как заколдованный. И вдруг – крак! И я почувствовал, как ключ туго, со скрежетом, но всё же поворачивается.

Я остановился перевести дух. Отодвинул табуретку, собрал и выбросил в ведро мусор, опилки, сполоснул грязные, замасленные руки и только тогда вернулся к ящику.

Дзинь! Готово! Выдернул ящик, приподнял газетную бумагу и увидел чёрный, тускло поблескивающий от смазки боевой браунинг.

Я вынул его – он был холодный, будто только что с ледника. На левой половине его рубчатой рукоятки небольшой кусочек был выщерблен. Я вынул обойму; в ней было шесть патронов, седьмого недоставало.

Я положил браунинг на полотенце и стал перерывать ящик. Никаких денег там не было.

Злоба и отчаяние охватили меня разом. Полдня я старался, бился, потратил столько драгоценного времени – и нашёл совсем не то, что мне было надо.

Я сунул браунинг на прежнее место, закрыл газетой и задвинул ящик.

Новое дело! В обратную сторону ключ не поворачивался, и замок не закрывался. Мало того! Вынуть ключ из скважины было теперь невозможно, и он торчал, бросаясь в глаза сразу же от дверей. Я вставил в ушко ключа напильник и стал, как рычагом, надавливать. Кажется, поддаётся! Крак – и ушко сломалось; теперь ещё хуже! Из замочной скважины торчал острый безобразный обломок.

В бешенстве ударил я каблуком по ящику, лёг на кровать и заплакал.

Вдруг знакомый протяжный вой донёсся из глубины двора через форточку. Это уныло кричал старьёвщик.

Я вскочил и распахнул окно. Во дворе, кроме маленьких ребятишек, никого не было. Молча поманил я рукой старьёвщика, и, пока он отыскивал вход, пока поднимался, я озирался по сторонам, прикидывал, что бы это такое ему продать.

Вон старые брюки. Вон куртка – локоть порван. А если прибавить коньки? До зимы долго. Вон рубашка – всё равно рукава мне коротки. Старая приставка «Нинтендо»! Наплевать… теперь не до игр. Я свалил всё в одну кучу, вытер слёзы и кинулся на звонок.