Судак - [9]

– Хельмут. Алло, Хельмут! – донеслось сверху.

Ильин вздрогнул и зашептал Кошубарову:

– Пошли вправо. Ударим с тыла. Осталось двадцать минут.

Кошубаров энергично закивал головой и пополз. Гребень высотки остался слева.

– 8 –

– Ну, как наш Судак? Не присылал еще связного?

Коновалов подсел на корточки к Вергасову и пощекотал ему травинкой ухо.

– Рано еще. А ты чего не спишь?

– Не спится.

– Волнуешься?

– Что мне волноваться?

– Врешь, волнуешься. Я вот волнуюсь. – Вергасов сел и почесался, муравьи не давали покоя. – Черт его знает, может и вправду не надо было посылать.

– Я ж говорил.

– Говорил, говорил… Все вы только говорите. – Вергасов поймал муравья и со злобой втоптал его каблуком в землю. – Командиры называется. Никогда ничего поручить нельзя. Все комбат сам должен делать, за всех отдуваться.

Вергасов встал.

– Пойди узнай, нет ли связного?

Коновалов отошел и почти сразу же вернулся. Связного не было. Вергасов посмотрел на часы – семь минут третьего – и пошел к опушке. Как будто немного посветлело, но высоты еще не было видно. Стояла тишина, чуть-чуть только шумели верхушки деревьев. Со стороны немцев не доносилось ни звука. Вергасов постоял несколько минут и пошел назад. Коновалов лежал на шинели и курил в кулак.

– Ну?

– Что ну? Сам не видишь, что ли? Третий час, а от него ни звука.

С опушки донесся хруст веток, словно кто-то ломал кусты.

– Кто идет? – окликнул часовой.

– Свои. Лещилин со второй роты. Где комбат?

– Здесь, здесь, – приглушенно крикнул Вергасов. – Давай сюда.

Подошел запыхавшийся боец.

– Взяли сопку?

– Нет еще. Вам записка от лейтенанта Ильина.

– Сопка мне нужна, а не записка. Записки еще пишет. – Вергасов выругался. – Ну, чего ты там возишься? Коновалов, посвети-ка.

В записке, написанной крупным кривым почерком с налезающими друг на друга словами, – писалась она второпях и в темноте, – было сказано:

«Поймал языка. Выяснилось, что важнее захватить не 103,2, а следующую за ней. 103,2 блокирую. Захватываю следующую. Ильин.»

– Видал? – Вергасов затряс листком перед носом Коновалова. – Видал? Ему приказано взять сопку, взять, а он… «блокирую», понимаешь ли!

Вергасов скомкал листок и швырнул его наземь.

– Важнее другую брать… Он знает… Тоже полководец нашелся. И дернул меня черт посылать его. – Вергасов круто повернулся к бойцу. – Что это еще за сопка? Ты видел ее?

– Ага.

– Ты не агакай, а отвечай толком. Что это за сопка?

– Так за первой другая, поменьше.

– Ну?

– Лейтенант Ильин и решили ее взять…

– А кто ему разрешил? Кто разрешил, спрашивается? Кто? Русским языком было сказано – 103,2, а он…

– Так мы ж на мины напоролись, – оправдываясь, сказал боец.

– Какие там еще мины?

– Да фрицы ставили. Мы полезли, а они как раз ставят.

– Ну?

– Вот лейтенант Ильин и решили обойти их, с тыла ударить. А там как раз фриц связь тянул. В ложбинке, между большой и малой сопкой. Совсем случайно напоролись. Так он, этот самый фриц, сказал, что на той сопке оборону их солдаты роют…

– Ну и что? – перебил Вергасов. – Пускай себе роют.

– Так фриц же сказал, что там сейчас никого нет. А на этой, как ее, 103, что ли, рота саперов. НП делают. Так лейтенант решили…

– А ну его, твоего лейтенанта! Какие-то саперы, НП… Чего он воду мутит? – Вергасов осмотрелся по сторонам. – Поведешь меня туда. Пастушков! Тащи автомат! И Шутовых ко мне. Живо!

Через минуту явились Шутовы – батальонные разведчики, с которыми Вергасов всегда ходил на задания. Шутовы были близнецами, причем до того похожими друг на друга, что одному пришлось отпустить усы. И все знали: Борис с усами, а Глеб бритый. Все же остальное было одинаковым, даже татуировка одинаковая: на левой руке, немного выше запястья, у обоих были наколоты женские головки.

– Диски полные? – спросил Вергасов.

– Полные, – в один голос ответили Шутовы.

– Пошли тогда. Где этот, из второй роты?

Лещилин – самый быстроногий и толковый боец второй роты, всегда используемый как связной, – повел не прямо, а через Г-образный овраг. Вергасов заметил это не сразу, а уже около самой высоты и, несмотря на то что крюк отнял каких-нибудь пять лишних минут, пришел в еще большую ярость. Но они были под самой сопкой, и давать волю своей ярости никак нельзя было. Пришлось сдержаться, хотя Вергасов дошел, как говорится, до точки. Он даже не представлял себе, как будет говорить сейчас с Ильиным. Человеку в первый раз в жизни дают задание, ответственное задание, а он, вместо того чтобы его выполнять, пишет записки, теряет время. А через час-полтора будет уже совсем светло. Струсил, и все. Роты саперов испугался.

Вылезли из оврага и поползли – идти было опасно – по обратному скату холма. Сверху доносились приглушенные голоса и стук топора. Потом свернули налево и поползли в высокой, мокрой от предутренней росы траве. Вскоре наткнулись на окапывающегося солдата, затем на второго, третьего. «С ума спятил, ей-богу с ума спятил», – думал Вергасов, быстро пробираясь вслед за Лещилиным. Высотка осталась позади, и оттуда изредка доносился только стук топора, голосов расслышать было нельзя.

– Сюда, товарищ комбат, сюда, – шепотом сказал Лещилин и пропустил Вергасова вперед.