Суд над судом - [59]

— Ну как, — спросила я его, — все по-прежнему воюете с марксистами? Говорят, ваш лидер приехал, Левов Атабекян.

Нас окружила шумная компания.

— С каких это пор, — вступил в разговор окончивший в Петербурге биологический факультет Газар, — ваш Богдан стал увлекаться биологией? Несколько раз брал у меня книги, интересовался вопросами старения. Он ведь на химика учится.

Людвиг отвел меня в сторону. Его длинные волосы были стремительно зачесаны назад, толстая трость заложена за спину.

— Хочу сообщить тебе неприятную новость. Лучше узнай ее от меня, чем от кого-нибудь еще. Богдан арестовал.

— Арестован?!

— Родители не должны знать. Его арестовали еще в феврале по делу Московского комитета. Каким-то образом ему удается присылать из Таганской тюрьмы домой письма, на которых нет жандармских штампов. Поэтому старики ни о чем не догадываются.

— По-моему, мама догадывается.

— Вряд ли.

В один из воскресных дней ученицы старших классов, студентки, женщины, общественницы были приглашены в дом Аветовых, рядом с бульваром. На большой веранде поместилось человек двести. Ожидался доклад Левона Атабекяна „О современных идейных течениях среди армян“.

После получасового томительного ожидания он наконец явился — красивый, приветливый, простой в обращении, порывистый. Были приготовлепы небольшие нодмостки, покрытые ковром, столик, графин с водой, изящное кресло. Балкон утопал в зелени.

Герой дня Левон Атабекян, обучавшийся, кажется, медицине и философии в Германии, недавно приехал в Шушу. Все местные девушки были в восторге от его начитанности, от блестящих глаз, пышной шевелюры, заграничного костюма. Его считали самым выдающимся революционером нашего города. Когда он начал рассказывать о различных течениях в общественной жизни Закавказья, его слушали, затаив дыхание.

Левон призывал бороться за общеармянские интересы, против турецкого ига и российского самодержавия. Все это показалось вчерашним днем. Многие из нас, бакинских учащихся, переболели этими идеями несколько лет назад.

Однако лица слушательниц выражали трепетное благоговение. Докладчику аплодировали нескончаемо долго, стоя. Когда смолкли аплодисменты, я попросила слова. Здесь было настолько непривычно видеть женщину-армянку, ввязывающейся в теоретические споры, что на меня смотрели с нескрываемым удивлением.

Говорила я минут тридцать. Отдав должное красноречию и эрудиции докладчика, я попыталась опровергнуть ложные положения, используя главным образом аргументы Богдана в его знаменитых спорах с лидером дашнаков Христофором Микаеляном.

„Для чего понадобилось товарищу Атабекяну, — задала я вопрос, — собирать чисто женское общество? Неужели он считает армянок настолько отсталыми, что не найдется ни одной, которая сможет отразить его удары по социал-демократам?“

Мне тоже хлопали. Подруги целовали меня, хвалили за смелость.

Я же чувствовала себя прескверно. Понимала, что сказала далеко не все и не так, как нужно. Если бы знать, можно было заранее подготовиться. Разве сравнить мое выступление с теми, какие слышала я на дискуссиях в Баку и на Тифлисской конференции закавказского ученичества?

Собиралась уже уйти, когда Левон подошел ко мне:

— В вашем выступлении было столько страсти, уверенности в своей правоте. Этого-то как раз и не хватает нашей молодежи.

Потом мы часто встречались, гуляли по бульвару, спорили. В конце концов стали друзьями. Он прекрасно читал наизусть стихи Исаакяна и собственные стихи. После Левона с другими было скучно и неинтересно.

В течение двух недель в Шуше только и говорили о собрании. Я стала в некотором роде знаменитостью. Папе это было приятно.

Кончилось тем, что меня попросили организовать политический кружок. В нем пожелали заниматься Осанна, Аннушка Шхиян, Евгения Шахбазян, Ашхен Патнаканова, у которой с Тиграном вновь разыгрался роман, и другие — всего человек двадцать.

— Может, все-таки отложишь поездку в Петербург? — спрашивал Тарсай. — Поживи годик в Шуше. Отдохнешь, перестанешь гонять по урокам. Старики будут счастливы. Давай, а?

Какую-то минуту колебалась. Потом попросила Тарсая никогда больше не говорить об этом.

— Ладно, милая. Вполне понимаю тебя. До сих пор не могу смириться с тем, что не получил высшего образования и теперь вынужден прозябать в мундира чиновника акцизного управления. Все казалось: успею.

А тут еще мама:

— Ты, конечно, снова уедешь. Сколько бессонных ночей провела я в молитвах, чтобы скорее окончила ты гимназию, вышла замуж и приехала в Шушу жить с нами. Говорят, у нас скоро будет своя женская гимнаяия. Да и в Мариинской школе неплохо учительствовать. Как хорошо живут наши учительницы, как одеты, как воспитывают своих детей.

— Мама, милая, никогда замуж не выйду. Ну куда мне еще заботы о семье?

— Может, муж твой будет богатый, сильный.

— За богатого тем более никогда».

«Во время частых дискуссий в Шуше с дашнаками я спрашивала себя, к чему в конце концов они приведут нас, вооружая своих зинворов. А если завтра начнут вооружаться тюркские беки?»

«В день девятнадцатилетия мама подарила мне золотые часы, которые носят теперь на шее, как медальон. Часы несказанно идут к бежевой форме и черной волосяной шляпе с красными маками, которую мы купили еще в Баку вместе с Тиграном и Людвигом.