Отсутствие обезболивающих порошков и сумеречное сознание, по мнению лечащего врача, послужили, видимо, причиной того, что больной извлек из портмоне хранившийся там порошок неизвестной химической природы и проглотил его вместо прописанного врачом лекарства.
Наутро лечащий врач констатировал смерть Сумбата Александровича Маркарова. Врач тюремной больницы в свою очередь подтвердил смерть заключенного Маркарова. Некоторые свидетели событий тех лет утверждали, что на требование бакинских товарищей выдать им тело умершего в тюремной больнице Богдана Кнунянца тюремная администрация отвечала, что такового в ее распоряжении не имеется. Смысл этого таинственного заявления не вполне ясен, а живых свидетелей, кто мог бы в той или иной мере прояснить его, не осталось.
Действительно ли больной проглотил порошок или только намеревался это сделать, также осталось тайной. Остатки порошка были обнаружены на полу рядом с больничной койкой умершего. Тут же валялся разбитый стакан.
Последний свидетель тех событий Тигран Исаханян («героический человек» — скажет о нем однажды бабушка) исчез с лица земли четверть века спустя. Он как бы глубоко нырнул в океан истории, чтобы вынырнуть лет через двадцать, уже в наше время, сначала в связи с историческими исследованиями О. Г. Инджикяна, а затем — в связи с серебряной безделушкой, так и не успевшей обрести права драгоценной реликвии, а также со сбором материалов для книги о Богдане Кнунянце.
Следы порошка, которые, несмотря на прошедшие десятилетия, сохранились на потертом шелке портмоне, проанализировать теперь не представляется возможным, ибо, как уже говорилось, серебряная вещица бесследно исчезла.
Вещество аналогичной, как я полагаю, структуры, с большим трудом синтезированное в небольших количествах, было погублено легкомысленным Микеле Барончелли. Попытки воспроизвести по записям в рабочем журнале даже первую стадию синтеза пока не увенчались успехом. Вот и все, что я знаю об обстоятельствах гибели Сумбата Александровича Маркарова.
Что же касается Богдана Кнунянца, то я готов искать его только среди живых. Порой я слышу то утихающий, то нарастающий гул, словно это одновременно разговаривают десятки людей различных эпох, национальностей, вероисповеданий, словно цокают лошадиные копыта, пыхтит паровоз или взлетает ракета.
В намокших от недавнего дождя деревьях московских улиц, в тихих лужах и душной испарине, предвещающей затяжные дожди, в парализованном воздухе помещений ощущается какая-то мезозойская сырость. Пахнет грибами, влагой и все еще молодой травой.
Как всегда, утром я иду от Бауманского метро до работы пешком мимо строящегося здания рынка, которое из страшенного ископаемого превратилось в модное застекленное сооружение, имеющее форму барабана и напоминающее беличье колесо или колесо игрального автомата. Я прохожу мимо Бауманского института и останавливаюсь на мгновение, чтобы убедиться, что на деревьях в этом году почему-то нет ни одной вороны, и. иду дальше, в сторону Лефортовского вала.
Сегодня вечером, вернувшись с работы домой, я напишу первые слова будущей книги, которую назову «Суд над судом», потому что лучшего названия мне все равно не придумать.
