Суд королевской скамьи, зал № 7 - [45]

Папа умер во сне вскоре после того, как я закончил роман. Дядя Хаим написал мне, что, увидев возрожденный Израиль, он умер спокойным.

На могиле отца я поклялся, что напишу книгу, которая пробудит совесть человечества.

И тут случилось самое скверное. Мой роман „Партизаны“ вышел в свет и потерпел провал. Три с половиной года работы, шестьсот двадцать страниц — все это попало под безжалостный обстрел и критики, и читателей. Абрахам Кейди влип».

12

«Что Саманта прекрасно умела — так это сыпать соль мне на раны. Она все время говорила, что не понимает, почему „Партизаны“ провалились. Ведь это ее самая любимая из всех моих книг.

Я могу сказать, почему „Партизаны“ ей так нравились. Потому что книга не удалась, и эта неудача низводила меня до уровня посредственности — до ее уровня. Я должен был прожить с ней много лет, залезть в долги и завести двух прелестных детей, чтобы признаться в этом самому себе, но Саманта не отличалась умом и обладала комплексом неполноценности, глубоким, как Большой каньон Колорадо. Она была не способна вести сколько-нибудь интеллектуальную беседу, и все, что выходило за пределы привычной жизни Линстед-Холла, ее пугало.

Уже очень скоро после нашей женитьбы она перестала развиваться, но взглянуть правде в глаза и сознаться в своей ограниченности она не могла. Ей оставалась только одна возможность стать сильнее меня — добиться, чтобы я стал слабее ее. Развенчание меня сделалось для нее способом уйти от жизненной реальности.

Следуя своему характеру, она окружила себя мощной оборонительной стеной и давала отпор всякий раз, когда ощущала даже намек на критику. Признать свою ошибку было для нее немыслимо.

И все же, представьте себе, я ее любил. Вот такой парадокс — эта пустышка была непревзойденной в постели. Что, конечно, многое искупало.

Странно, но некоторые головастые деловые женщины, юристы и прочие в этом роде, как любовницы ничего собой не представляют. Спать с ними — все равно что с мешком битого стекла. По сравнению с ними простушка Саманта казалась просто постельной королевой.

У нее было еще одно милое качество — необыкновенная способность всегда падать духом сильнее, чем я, и никогда не пытаться поднять мое настроение. Из нас двоих она в любой ситуации оказывалась более подавленной, унылой и отчаявшейся.

После провала „Партизан“ я пребывал в смертельной тоске. Саманта просто не могла этого понять. Так или иначе, мой загул начался на встрече старых товарищей-летчиков в Лондоне и закончился через три дня в каком-то борделе в Сохо. Карманы мои были пусты, машина арестована. Если бы не великодушие участливой шлюхи, у которой я оказался, я не смог бы даже заплатить за такси, чтобы доехать до Дэвида Шоукросса.

Дома, в Линстед-Холле, меня встретило жуткое молчание. Оно продолжалось восемь дней, после чего разразилась буря.

А потом неожиданно пришло спасение в лице Рудольфа Маурера, потомка эмигрантов из Румынии с красным носом и глазами, как у крота, который представлял крупное голливудское авторское агентство. И вот — о чудо! — оказалось, что студия „Америкен глобал“ намерена купить право на экранизацию „Партизан“ и продюсер желает знать, соглашусь ли я написать сценарий. Очень скоро дело дошло и до суммы прописью. Этим чертовым лошадям Саманты теперь должно было хватить сена лет на пять.

Дэвид Шоукроес горячо отговаривал меня ехать в Голливуд, и впоследствии выяснилось, что он был прав. Но после неудачи с романом я боялся всего на свете, был кругом в долгах и чертовски обрадовался, что нашелся какой-то выход.

Мама всегда говорила мне: „Эйб, если ты не можешь сказать ничего приятного, то лучше промолчи“. Так вот, я не хочу много говорить о тех годах, что провел в этом роскошном сумасшедшем доме.

Я люблю кино и верю в него. Голливуд может похвастаться высочайшей, нигде больше в мире не существующей концентрацией талантов, а не только вылощенных жуликов и квази-мини-актеров. Но все они отличаются полным неуважением к писателю, к автору, к слову. Из-за этого их замок, выстроенный на песке, в один прекрасный день рухнет. Так им и надо — пусть их кости валяются в Долине смерти, высушенные палящим солнцем.

Сегодня мне нелегко хранить достойное молчание, имея полную возможность отомстить. Правда, я считаю, что использовать пишущую машинку в качестве орудия личной мести — большой грех, и писатель, который его совершает, сам опускается до уровня своих мучителей. Тем не менее я все же не святой. Я имею полное право писать свою автобиографию. Та часть ее, где говорится об этих годах, уже написана и хранится в надежном месте. Все до единого монстры, которых я там встретил, живы в моей памяти. Так что пусть трепещут. В конце концов последнее слово останется за Эйбом Кейди.

За те десять лет, когда я делил свое время между Англий и Голливудом, родители Саманты скончались. Мне их не хватает. Они были симпатичные люди и хорошо относились к моему отцу.

Мне удалось нанять хорошего управляющего, который не дал Саманте довести Линстед-Холл до полного разорения. После двух подряд фильмов, имевших большой кассовый успех, у меня в банке кое-что было, и поместье удалось вытащить из долгов. Могу сказать, что испытал злорадное удовольствие, когда сказал своему голливудскому агенту, куда он может засунуть свое очередное предложение.