Стыдная тайна неравенства - [56]

Если бы нам удалось вырвать вечных спорщиков из круга привычной аргументации в критериях "справедливо-несправедливо", их бранчливые перепалки могли бы превратиться в плодотворный диалог. И представляется, что "площадкой" для такого диалога могло бы послужить введённое выше, в главе 1–3, понятие о распорядительной функции как необходимом элементе социального организма.

Ибо богатство определяет не только количество жизненных благ, доступных богачу; оно также очерчивает круг его обязаннстей по сохранению и развитию доставшейся ему доли общенационального производства, меру его участия в распорядительной функции. За невыполнение этой обязанности он будет наказан уменьшением своего состояния, а в пределе — разорением. Но прибыли его отнюдь не являются только вознаграждением за успешное участие в распорядительной функции. Высокий доход абсолютно необходим крупному предпринимателю, чтобы он мог оставаться "на плаву" при взлётах и падениях рынка. Этот доход создаёт тот запас экономической прочности, без которого выжить в рыночной борьбе невозможно.

Борта прогулочной лодки могут возвышаться над гладкой поверхностью озера на один фут — этого вполне достаточно для безопасного плавания. Рыболовный траулер уже потребует возвышения бортов на несколько метров. Борт океанского лайнеравырастает над волнами, как стена дома. Если бы принципы равенства применялись к флотилиям, если бы каждому судну было приказано иметь борта не выше определённой высоты, все они очень скоро пошли бы на дно или застряли на мели. Точно так же попытки уравнять доходы различных распорядителей, плывущих в бурных волнах рыночного океана, могут окончиться только их массовыми разорениями. Неравенство между богатым и бедным, которое порой столь режет глаз, является абсолютно необходимым условием эффективности национальной экономики, и за отказ от него народ заплатит неизбежным погружением в пучину всеобщей бедности, как это и происходит во всех странах, отказывающихся от рыночных методов управления хозяйством.

В книге "Кривая Гаусса" авторы — убеждённые состязатели — с тревогой затрагивают тему, которая обычно является прерогативой уравнителей: тему возникновения элитарной верхушки общества. И эта тема могла бы послужить другой "площадкой для диалога". Ибо здесь сами состязатели признают, что последовательное вознаграждение талантливых привело в последние годы к такой их самоизоляции от остального народа, что они утрачивают всякое представление о политических и социальных реалиях страны.

Талантливые и преуспевающие общаются только друг с другом в школах, университетах, в клубах, в фирмах, они женятся друг на друге, читают одни и те же книги, смотрят одни и те же фильмы, живут в роскошных пригородах или огороженных жилых комплексах. Рассказывают, что одна журналистка, узнав о победе Никсона на выборах, воскликнула: "Он не мог победить — за него не голосовал ни один из моих знакомых!".13 Эта интеллектуальная элита занимает ведущие посты в правительстве, журналистике, юстиции, и её влияние на жизнь страны становится всё более ощутимым. И если её представления о жизни остального народа будут такими же искажёнными, как представления французской аристократии конца 18-го века о жизни Франции, это может окончиться новым якобинским взрывом.

7. Об искусстве

Выше уже отмечалось, что подавляющее большинство людей, причастных художественному творчеству, по своим идеям, по складу мышления — ярые уравнители. (См. стр. 56–57). Парадокс, однако, состоит в том, что вся жизнь их — это непрерывное состязание друг с другом. Создать в искусстве что-то новое, небывалое, то, что до сих пор не удалось создать никому другому, — вот главная мечта любого художника.

При этом лишь редкие из них обладают мудростью Пушкина и отдают себе отчёт, что "нас мало избранных, счастливцев праздных — / единого прекрасного жрецов".14 Как правило, они убеждены, чтоих художественные озарения и свершения доступны и открыты каждому человеку. А непонимание и непризнание, которым они столь часто окружены, — это вина грубой черни, бесчувственных торгашей, захвативших обманом богатство и власть. Вот бы разрушить их мир и их порядок, выйти к массовому читателю, зрителю — тогда бы творец прекрасного получил достойное признание.

На самом же деле, способность к тонкому эстетическому переживанию — удел одних высоковольтных. В том числе, и состязателей, и даже тех, кому довелось играть роль хозяев вещей. Это на них, на купцов, на аптекарей, на зубных врачей, на физиков (которые не лирики), на программистов обрушивает художник своё раздражение. Ибо поначалу только они и стекаются на его песнь, только они и приходят на выставки непризнанных художников, покупают ещё немодные книги, смотрят пьесы в заштатных театриках. Толпа прихлынет потом — но только туда, где вокруг художника клубились первые высоковольтные ценители.

Однако при этом даже и от них часто ускользает суть творчества. На эмоциональном уровне они поддаются эстетическому откровению, но на рациональном пытаются истолковать искусство в понятных им категориях мастерства, умелости, искуссности. Они часто не понимают, что художник состязается не столько с другим художником, сколько с косностью своего материала — камня, краски, слова, музыкальной ноты. И, конечно, прежде всего — с косностью собственной души. Которую художник так часто кидает в мучительный поиск, в опасные схватки, к великому недоумению и огорчению своих благополучных близких.