Стыдная тайна неравенства - [15]

Не перераспределять богатство требует Прудон, но отказаться от самого права на личное владение. Если это осуществится, то отпадёт и нужда в сохранении самого страшного чудовища — современного государства. Институт собственности, охраняемый правительством, полицией, судами, войсками, — вот главное препятствие для достижения подлинного равенства и подлинной свободы.

Врождённое неравенство Прудон признаёт, но заявляет, что с ним-то и нужно бороться. Если кто-то одарён отличной памятью, богатым воображением, здоровьем, физической выносливостью, его-то и надо заставить сравняться с остальными — в этом и будет состоять высшая справедливость. Все люди рождаются неравными и благодаря выдающимся способностям могут захватить больше других. Поэтому единственный способ предотвратить такую несправедливость: разрушить само понятие собственности. "Талант и гений! Твои хвалёные дары, приносящие тебе дань, оправданы смехотворными аргументами. Благодаря своему воображаемому превосходству ты живёшь за счёт труженика и удерживаешь его в порабощённом состоянии. Развей интеллект этого труженика, упражняй его естественные способности, освободи его душу, и

тогда, о ты, погрязший в эгоизме! тогда ты увидишь, куда скатится твоё дутое превосходство".32

В ненависти к институту частной собственности Прудон был вполне солидарен с Карлом Марксом, который поначалу писал положительные рецензии на его книги (раскол между ними произошёл позже). Мощное движение анархистов, охватившее Европу и Америку во второй половине 19-го века показывает, что идеи Прудона находили отклик в миллионах сердец. И не только среди обездоленных. Такие враги собственности, как Бакунин, Энгельс, Кропоткин, Толстой и тысячи других, вышли из аристократической привилегированной среды. Их страстная убеждённость и единодушие в вопросе о собственности пронизаны всё теми же чертами уравнительного способа мышления, которые мы обнаружили и у других мыслителей.

Может показаться странным, что имя АЛЕКСИСА ТОКВИЛЯ (1805–1859) отнесено к лагерю состязателей. Ведь в своём главном труде "О демократии в Америке" (1835) он неустанно восхваляет принципы равенства, положенные в основу американского государственного устройства. Он предсказывает победное распространение этих принципов во всём мире. Тем не менее, дух и пафос, пронизывающий труды этого французского аристократа, можно интерпретировать как прямое обращение к высоковольтному меньшинству.

"Нам нет нужды защищаться перегородками сословных барьеров, — как бы говорит он своим европейским современникам. — Посмотрите на Америку: они создали общественный порядок, при котором таланту и предприимчивости открыта возможность проявлять себя в полную мощь. И вечно ревнивое большинство терпит это и прощает лучшим в своей среде проявленное ими превосходство. А разве не это главное для нас?"

Многие европейские аристократы (включая, кстати, Пушкина) скептически отнеслись к энтузиазму Токвиля. Однако огромный успех его книги и влияние его идей на политическую атмосферу в Европе середины 19-го века показывают, что высоковольтные той эпохи страстно искали модель общественного устройства, которая исключила бы повторение Французской революции и якобинского террора.

Остановим здесь эту цепь примеров.

Полярность взглядов Уильяма Годвина и Адама Смита, Маркса и Милля, Гэлбрайта и Хаека очень хорошо рассмотрена в уже упоминавшейся книге Томаса Соуэлла "Конфликт мировоззрений". Для русского читателя таблицу, открывающую эту главу, можно было бы расширить, включив в неё попарно имена Радищева и Державина, Белинского и Чаадаева, Чернышевского и Достоевского,

Кропоткина и Ключевского, Плеханова и Бердяева. Думается, что два лагеря вековой интеллектуальной войны выделены теперь достаточно чётко. Из этого обзора нам должно стать ясно, что идейный конфликт, который длится 2500 лет не может быть связан с быстро меняющимися историческими обстоятельствами. Он должен корениться в свойствах человеческого ума. Похоже, мы имеем здесь дело с пятой антиномией сознания — политической. И она обладает такой же устойчивостью, как первые четыре, открытые Кантом.

Конечно, в истории политико-социального анализа мы найдём мыслителей, которых трудно будет отнести целиком к одному из лагерей. Найдутся и случаи перехода из одного лагеря в другой. Например, два величайших русских писателя, Толстой и Достоевский, на протяжении своей жизни двигались как бы в противоположных направлениях — навстречу и мимо друг друга. Петрашевец Достоевский начал с увлечения "принципиальным социализмом", а закончил в лагере прагматического консерватизма. ("Я не приму за венец желаний моих — капитальный дом, с квартирами для бедных жильцов по контракту на тысячу лет и на всякий случай с зубным врачом Вагенгеймом на вывеске".33) Путь Толстого протянулся от активного участия в реформах 1861 года, открывавших Россию состязательному принципу, до проклятий всем формам неравенства в его поздних трудах, до попыток поставить христианство (которое "не от мира сего"), на службу социалистическому раю на Земле.

Но при всём многообразии индивидуальных исканий, существование двух принципиально различных моделей политического мышления на сегодняшний день можно считать установленным фактом. Их долгое теоретическое противоборство выплеснулось во второй половине XX века в наглядный исторический факт: образование двух враждебных лагерей в период Холодной войны.