Стяжатели - [36]

Ефим Лаврик, как и подобает местному чиновнику, всё отпевание копировал движения высокопоставленного гостя из губернии. Если кто–либо внимательно посмотрел со стороны, то мог бы заметить, что молятся они почти синхронно, словно всю жизнь совместно посещали храм. Правда, Кузьмичёв мало обращал внимания на Лаврика, а более был расположен к начальнику местной милиции Гунько — старому знакомому. Поэтому ничего не было удивительного в том, что они стояли вместе, изредка о чем–то переговариваясь. Иногда за их спинами появлялся вспотевший Немыкин, лысина которого светилась от бликов горящих свечей. Впрочем, надолго у губернского гостя он не задерживался. Постоит рядышком с ним — и назад, к Лаврику, рядом с которым столбом стоял мэр Княжска — Афанасьев. А Немыкин мелькнет перед Ефимом Константиновичем, что–нибудь шепнет ему, чтобы тот знал, что он, Немыкин, рядом и никогда не предаст его, — и назад, к Ивану Ивановичу и Гунько.

После отпевания траурная процессия отправилась на кладбище. Правда, Иван Иванович, сославшись на неотложные губернские дела, сразу отбыл в Елань, поэтому Лаврику пришлось лично возглавить траурную процессию. Когда же Лаврик сказал над гробом с Самохваловым прощальное слово, а священник пропел «Вечную память», то все, кто желал, простились с Антоном Тимофеевичем, кинули в могилу по горсти земли, после чего местные мастера в минуты засыпали могилу. Провожавшие, немного постояв над глинистым холмиком, смешанным со снегом, потянулись гуськом к автобусам.

Лишь Николай отстал и придерживал Ладу. Когда она посмотрела на него заплаканными глазами, то в них сквозил немой вопрос.

— Посмотри сюда. — указал Шишкин на занесенную снегом могилку с временным деревянным крестом и такой же табличкой, как у ее отца, на которой значилась фамилия его матери.

Прочитав надпись, Лада вздохнула:

— Вот и хорошо, что они рядом упокоились. Будем чаще навещать!

— Да, — согласился Николай, весной надо будет поставить им памятники, чтобы всё по–человечески было.

* * *

После шумного поминального обеда в конференц–зале районной администрации народ стал разъезжаться. И сибиряки в том числе, и Вера Павловна, напомнившая Ладе:

— И ты не задерживайся! Засиживаться дома — ничего хорошего, квалификацию потеряешь!

— Меня скоро так и так выпишут с больничного. Так что приедем с Николаем!

— Вот и молодцы! Я и ему работу присматриваю!

Когда все разъехались, Николай разобрал и вынес на лоджию дополнительный стол, женщины перемыли посуду. Ольга Сергеевна было затеяла чаепитие, но молодые отказались, ушли к себе, закрыли дверь.

Сперва Ольга Сергеевна это восприняла спокойно и даже сама прилегла в спальне, но долго в одиночестве не пробыла, захотелось с кем–нибудь поговорить — неважно о чем. Поэтому в кухне навела бокал чаю, хотя жажды не испытывала, и включила телевизор, приглушив громкость. Почти беззвучно на экране мелькали картинки, а ей и этого движения хватало для иллюзии присутствия.

В этот вечер она впервые поняла, как тяжело и тревожно оставаться в квартире одной, когда не с кем словом обмолвиться. Она до позднего вечера ходила из кухни в спальню и обратно, ждала, что покажутся Лада с Николаем, о чем–нибудь поговорят с ней, но не дождалась. Даже расплакалась в спальне от обиды, одиночества, от того безутешного горя, которое настигло ее так неожиданно.

Поэтому, когда на следующее утро зашел разговор об отъезде Лады в Москву, Ольга Сергеевна попросила дочь не спешить, пожить хотя бы несколько дней вместе. Она не стала объяснять свое состояние и жаловаться на неминуемые страхи, которые придут к ней, когда она останется одна, лишь печально посмотрела в глаза дочери. В ответ Лада сказала спокойно, уверенно, надеясь, что ее уверенность передастся матери:

— А мы пока и не собираемся уезжать. Николаю надо сперва уволиться. Вот как получит трудовую книжку на руки — тогда можно будет говорить об отъезде.

— Ну хотя бы так.

Утром, когда Николай ушел, Ольга Сергеевна позвала дочь к себе:

— Пойдем, Лада, мне надо с тобой поговорить!

Лада послушно прошла в родительскую спальню, присела, как чужая, на краешек кресла.

— Так вот, дочь! — Ольга Сергеевна присела рядом с ней. — Папа оставил нам некоторую сумму, которой надо благоразумно распорядиться. Деньги приличные и, думаю, они помогут в дальнейшей жизни.

С этими словами Ольга Сергеевна прошла к сейфу и извлекла несколько толстых пачек рублевых купюр и одну тоненькую пачку долларов. Достала она и файл с какими–то бумагами. Всё это положила перед Ладой.

— Это наше с тобой наследство. Рублей здесь ровно миллион семьсот пятьдесят тысяч; было немного больше, но я часть потратила на похороны. Думаю, что из этих денег надо оставить некую сумму на поминки папы, памятник — это примерно тысяч двести пятьдесят, пусть триста. Далее. Вот эту пачку долларов — здесь десять тысяч — оставим как НЗ. Остается определиться с векселями Сбербанка, которыми однажды расплатился с папой цемзавод, — Ольга Сергеевна указала на бумаги в файле, — здесь их почти на два миллиона. К ним также прилагается письмо, которое папа успел организовать для тебя, и доверенность на твое имя. В Москве предъявишь векселя к погашению и обналичишь. Для безопасности деньги положишь на депозит, и будешь спокойно дожидаться рождения ребенка. Даже если у Николая возникнут трудности с работой, то этих денег вам хватит надолго.