Ступени, ведущие в бездну - [8]

В неестественных сумерках комнаты он не похож на старика. Скорее, на ребенка. Голодного, насмотревшегося ужасов, каких не полагается видеть ни одному ребенку. Я бы не удивился, увидев у него в руках потрепанную шапчонку на два размера меньше.

– И все же вот он я. Все в том же проклятом кресле. «Шевелись, Уилл Генри!» Я здесь, необходимый, как обычно. «Да, доктор Уортроп. Сию минуту, доктор Уортроп!» Да ну вас к черту.

Я оставляю его одного и выхожу. В доме холодно, холоднее, чем на улице; наверное, он забыл заплатить за отопление, или котел опять сломался. Я щелкаю выключателем в холле, убеждаюсь, что свет не отключили. Спускаюсь вниз, поднимаю с пола револьвер, и захожу в кухню, где застаю настоящую гуманитарную катастрофу из протухшей еды, грязных кастрюль и тарелок, зарастающих плесенью чашек с недопитым чаем. Под раковиной что-то скребется. Крысы, наверное. Я поворачиваюсь к двери в подвал – надо спуститься туда, чтобы проверить котел, хотя подвал – последнее место в этом доме, куда мне хочется заходить. Именно там я потерял половину своего детства – и часть самого себя. Да, он сохранил его – мой палец, отрезанный ножом мясника, до сих пор плавает в формальдегиде.

– Вы сохранили его?

– Ну, не выбрасывать же его было.

Он сделал это, чтобы спасти мне жизнь. Тоже непреднамеренная жестокость.

На двери висит амбарный замок. Новехонький. С иголочки. В прошлый раз ничего подобного не было.

Снова наверх. Он не пошевелился. Я стягиваю с него покрывало и ловко обшариваю карманы. Пусто. Уортроп, старый конспиратор, где ты спрятал ключ? И что у тебя там, в подвале?

Я снова накрываю его, сажусь в кресло, вертя в руках старый револьвер. Проверяю затвор. Пусто. Я негромко смеюсь. Ирония висит, как мертвые листья на деревьях.

– Я больше не приеду сюда, – говорю я ему. – Это последний раз. Вы сами постелили себе постель, вам на ней и спать. А прежде чем судить меня, вспомните – ни один создатель в истории еще не презирал своего творца.

– А как же Сатана? – Тонкий, как паутина, шепот с кровати. Значит, он не спит. Так я и думал.

– Сатана только разрушал, – отвечаю я. – Он не был создателем.

– Я говорю о том, кто сотворил его. О том, кто, любя всех, заточил его в ледяном озере на самом дне ада. Сатана ведь тоже был Его созданием: «Был некогда прекрасен столь же, сколь ныне безобразен…»

– Ну, что на этот раз, Уортроп? – простонал я. – Отчего вы умираете сегодня?

Тонкие губы раздвинулись в плотоядной ухмылке. Меня даже затошнило, глядя на него.

– Как всегда, Уилл Генри. Как обычно.

Глава четвертая

Уилл Генри-и-и-и-и!

Я снова спускаюсь во тьму. Он, как всегда, лежит на кровати, свернувшись калачиком, вцепившись обеими руками в простыни, точно ребенок, проснувшийся после невыразимого кошмара. И вот мальчик садится в кресло, зевающий и сонный, но на него не обращают внимания. Ему не нужно было общество именно этого мальчика. Он жаждал аудитории. Аудитория годилась любая.

Глава пятая

– Почему здесь так холодно? – спрашиваю я его.

– Холодно? Не знаю. Я не чувствую.

– Когда вы в последний раз ели? Мылись? Меняли одежду? Думаете, мне не все равно, Уортроп? Думаете, я только и делаю, что ломаю голову, чем вы тут заняты в этом вашем… склепе? И нечего тут лежать и ухмыляться, как труп на поле брани. Говорите!

– Я нашел, Уилл Генри.

– Что именно?

– Ту самую вещь.

– Что? Какую еще вещь? Говорите яснее. У меня нет времени на ваши загадки.

Его глаза горели, – о, как мне был знаком этот взгляд, и как у меня заныло сердце, словно у путника в пустыне, который вдруг узрел воду, или у человека, который завернул за угол в большом городе и вдруг наткнулся на давно потерянного друга.

– «Выход за пределы Человечества невыразим словами…»

– Тут я с вами согласен, – сказал я. – Человечеству вы больше не принадлежите.

– Моя жизнь – работа, Уилл Генри.

– Работа? Уортроп, монстров больше нет, как нет и людей, охотящихся за ними.

Он покачал головой и тут же кивнул.

– Монстры будут всегда, но ты прав, я – последний в своем роде.

– Полагаю, это моя вина.

– Из тебя все равно ничего не вышло бы. Пусть лучше все кончится мной, чем посредственностью.

Я рассмеялся, услышав это оскорбление. А что мне еще было делать? Патронов-то в револьвере не было.

– Может, я и посредственность, но не по своей вине, – ответил я, снова возвращая разговор к теме творца и твари. – Разве Бог не мог сотворить Сатану прекрасным во всем? Ведь он же, в конце концов, Бог.

– Тут есть одно различие, – прохрипел старый монстролог. – Он – это он, а я нет.

– В смысле? Вы не Бог или вы не вы?

Он фыркнул и погрозил мне костлявым пальцем.

– Ни то, ни другое.

– Да, раньше вы выглядели лучше. Что с вами стряслось? – Я вдруг очень рассердился. – Что здесь происходит? Я ведь нанял девчонку – не помню ее имени, чтобы она готовила и убирала для вас…

– Беатрис, – подсказал он. Я поглядел на него внимательно: он что, шутит? Но он даже не улыбнулся. – Я ее уволил.

Я кивнул, внутренне закипая. Что-то во мне просилось на свободу, что-то темное, неуправляемое.

– Ну, еще бы! Я все думаю, Уортроп, что прикончит вас раньше: ваше титаническое эго или ваша непомерная жалость к себе?