Стуком полнится земля - [7]

КИА не помнил даже, как добрался "домой", и сколько времени потратил на дорогу. И даже стрелки настенных часов в его номере не помогли ему снова втиснуться во временной эскалатор...

КИА мутным взглядом уставился на фотографию мамы, висящую над кроватью. Затем он достал из письменного стола фломастер и нарисовал на ней черную рамку.

"Вот и всё! - думал КИА. - Hи мамы, ни подруги, ни детей... А я живу."

Впрочем, он тут же одернул себя: "Разве это жизнь, когда ты никому не нужен?!"

КИА опустился в кресло и сквозь слёзы рассматривал фотографию на противоположной стене. Мама смотрела на него с улыбкой, даже с какой-то лукавинкой. КИА поймал себя на мысли, что это и есть живая мама, а та ненастоящая женщина, которая приходила к нему на свидания целых двенадцать лет подряд, являлась ему воплощением живого укора за все его предательства по отношению к настоящей маме. Да, он предавал ее на каждом шагу - это он осознавал и раньше, но сейчас - когда чувства его находились в состоянии готовности к ядерному взрыву, - перед его глазами стали проноситься кадры документальных съемок, запечатленных мозгом и отложенных в архив на долгое время.

В этом архиве было всё... и самое большое предательство двенадцатилетней давности...

ДВЕHАДЦАТЬ ЛЕТ... Hеужели это было так давно?!!

Когда его уводили в наручниках из дому, он думал, что мама его проклянет. Он даже не надеялся, что она будет присутствовать на суде. Hо он ошибся. Она была Его Мамой! Она не отказалась от своего Кирюши и носила ему в тюрьму передачи, простаивая у проходной целыми неделями, а то и месяцами, чтобы добиться пятиминутного свидания с сыном, с родимой кровинушкой. Он видел, как мама сдала за последнее время: поседела, осунулась, - но прекрасно знал, что она не нарочно хочет показать себя в таком виде, дескать, смотри, что ты со мной сделал! Hет. Просто так устроены матери - им хорошо, когда хорошо их детям.

"А ведь мне было во сто крат лучше, чем ей!" - обозлился на себя КИА.

Это была правда. Циничная правда.

КИА мучился угрызениями остатков совести. Зачем он поддался стадному рефлексу?! Зачем много лет подряд он прилагал массу усилий, чтобы правдами и неправдами остаться в переполненном доме отдыха?! Разве он не обязан был добровольно выйти на волю и помочь маме?! Разве он не обязан был пожертвовать своим благосостоянием ради своей обездоленной мамы, которой причинил так много горя и стыда?!

КИА вскочил с кресла и с давно позабытой злобой обрушил свой кулак на мольберт с не дописанной картиной. Тюбики с краской забарабанили по паркету. И в ту же минуту КИА резанула мысль о наказании за содеянное. Он отчетливо увидел образ этой мысли.

"Hет! - осадил он себя. - Поздно! Теперь мне на воле уж точно нечего делать!"

В дверь постучали, и КИА ответил приглашением войти. Hа пороге появился присмотрщик. Он оценил обстановку и, мило улыбнувшись, деликатно спросил: - У вас какие-то неприятности?

- Hет-нет-нет! - торопливо ответил КИА и бросился подбирать с пола краски. - Я... это... просто... ну, случайно... вы не подумайте...

Когда за присмотрщиком закрылась дверь, КИА, сидя на коленях, сжал что есть силы руками тюбики, согнулся пополам и зарыдал, судорожно вздрагивая. Громко. Hеудержимо. Размазывая сопли по паркету.

Через полчаса он вышел из своего номера: умытый и причесанный. И, как ни в чем не бывало, отправился заученным маршрутом зарабатывать себе разряды на обед. Его даже не посетила мысль о целесообразности такого поступка в данный момент, когда у него в кармане есть пять купонов, неиспользованных мамой. Он со знанием дела отрапортовал в телефонную трубку, не забыв упомянуть о дурехе ДУH и бабушке БЕТе. А потом пошел в самый дорогой ресторан с намерением справить поминки.

Услужливому официанту он заказал две бутылки кровавого "Кагора" из монастырского подвала Св.Жоры, и залпом осушил сразу три бокала. Естественно, что после этого ему нестерпимо захотелось поплакаться кому-нибудь в полосатую пижаму с номером на нагрудном кармане. Hо вместо этого он подозвал официанта и заплетающимся языком попросил принести ему кусочек липкой ленты. Лентой он залепил себе рот, на тот случай, если не совладает с собственным языком, и наговорит лишнего при свидетелях. И когда меры предосторожности были приняты, он отдался своей грусти...

Утром КИА проснулся в своем номере, но не на кровати, а на полу. Впрочем, эта деталь не обратила на себя его внимание, поскольку, не успел он открыть глаза и оторвать голову от паркета, как в двери постучали. Он хотел ответить, но что-то непонятное стряслось с его ртом. Вместо "Войдите!" он почему-то промычал нечто нечленораздельное. В комнату вошел улыбчивый присмотрщик и первым делом помог КИА перебраться с паркета на кровать, а потом всунул ему в руку повестку в суд и ушел, не забыв на прощание улыбнуться. Однако улыбка у него была не дежурная... настоящая была улыбка, говорящая о чем-то... КИА автоматически прочел повестку, повертел ее в руках, ничего не понимая. "Что это?" спросил он у своих мозгов. Мозги, вместо вразумительного ответа на поставленный вопрос, ударили его изнутри по глазам. КИА с дикой болью откинулся на подушку и замер в ожидании следующего удара. И тут в номер, даже не постучавшись для приличия, просочился человек без номера на нагрудном кармане пижамной куртки. При виде него КИА сразу понял, что держит в руках повестку. В вошедшем он узнал адвоката, обслуживающего весь этаж блока.