Студия сна, или Стихи по-японски - [24]

Хм, смерть. Что-то такое они о смерти слышали. И книги кое-какие, входившие в программу обязательного изучения в их католической школе, тоже сообщали об этом, обычно с преувеличенной гигиеничностью и стандартной патетикой.

Наглядность же – впервые в их жизни – продемонстрировал им Умберт, будто бы нарочито выбрав один из самых неаккуратных способов самоубийства. Столь характерная для повешенных слабость запирательных сфинктеров привела к тому, что полицейские, обычно необремененные чрезмерным обонянием, долго препирались промеж себя, кому именно надлежит вынуть покойника из петли.

Вдоволь надышавшись запахом мертвого Умберта, так и не оценив все художественные достоинства «Автопортрета покойника» (худ. Умберт, веревка, мыло, опрокинутый стул), девочки решили, что примерно так выглядит всякая смерть. И совершенно невозможно было представить, что нечто подобное могло сопровождать кончину собственной матери, и поэтому раз и навсегда они предписали ей бессмертие, заодно в список включив и самих себя, а также одну знакомую кошечку, так ласково изгибавшуюся в спине, когда они чесали ее за полупрозрачным ухом.

Теперь для самих же себя приходилось придумывать причины ее непоявления. Сошлись на самом простом: их мать – человек-невидимка, обитающая всегда рядом, неосязаемо и незаметно. И тотчас же успокоение пришло к ним; они утешали себя, что порой слышат какое-то слабое нашептывание, но чаще обменивались с матерью тайными знаками, что, безусловно, было удобнее и проще. Прихрамывающая собачка означала призыв воздержаться сегодня от долгой прогулки, случайно пролитый во время завтрака чай означал приближение дождя, непонятно каким образом испачканный в чернилах указательный палец был просьбой усилить ученическое усердие.

Это только совсем еще в детстве они, помнится, говорили о своем происхождении с сестрой Катариной, которая как могла разуверивала их в том, что дети появляются как ангелы – нежданно и из ничего, но большего добавлять никогда не хотела.

Потом, когда настало время, учитель биологии с ужимками и гримасами выдавил из себя тайну о слизистой причине рождения человека. Они аккуратно записали это в свои тетради, но еще несколько лет считали себя счастливыми исключениями этого позорного метода.

Прошло, прошло, все уже давно прошло. Уже позади была та памятная ночь, когда во сне тела сами собой изогнулись дугой, пропуская разряд невиданной силы, который разбудил их, и по непонимающим, но счастливым глазам они поняли, что пережили это одновременно. Ю тогда сказала сестре, что если бы этот удар блаженства не был поделен надвое, то он наверняка убил бы ее. «Меня тоже», – согласилась Эмма.

Сейчас все было по-другому. Они продолжали медленно бродить по квартире, постепенно раздеваясь, капая снятыми вещами прямо на пол. Потом, когда одежды на них не осталось совсем, они испытали даже некоторое разочарование: хотелось продолжать раздеваться, расстегнуть кожу над сердцем, выложить его – пульсирующий рубин – на вазу для фруктов, где светились несколько ягод винограда, поддетые тонким, украдкой пробившимся сквозь ставни, солнечным лучом.

Прежде чем наконец-то пойти в душ, они поиграли в свою любимую игру. Игра называлась «Зеркало».

Правила игры в «Зеркало»

Две голые, совершенно неразличимые девочки, сестры-близнецы, становятся лицом друг к другу. По жребию, старшинству или взаимному согласию одна из них становится ведущей. Вторая становится ее «зеркальным отражением». Ведущая начинает произвольные движения, имитирующие причесывание, намазывание губ помадой, разглядывание якобы покрасневшего горла и пр. Допускаются также улыбки, устрашающие гримасы, танцевальные па, замирания на неопределенное время и пр. Задача «зеркального отражения» в точности и мгновенно воспроизвести все вышеперечисленное.

Они когда-то придумали и сыграли в нее почти ненароком. Затем радостные побежали к товаркам, чтобы поделиться открытием. Те с детским любопытством приняли приглашение, но очень скоро азарт и интерес угасли, так как у «зеркального отражения» не было ровно никаких шансов поспеть за ведущей, и только в исполнении сестер игра была загадочно-обаятельной, грациозной забавой. Очень скоро они поняли, что играть лучше с глазу на глаз, без посторонних, что и проделывали частенько, чувствуя колкие и слегка болезненные, но приятные ощущения. Именно во время игры их общая, одна на двоих, цельность и неразлитность становилась особенно осязаемой, особый род взаимопроникновения овладевал ими, и уже становилось совсем неважно, кого из них как зовут. Не раз и не два, находясь под опьянением игрового дурмана, они выходили из своей комнаты и с легкостью, считая это справедливым и необходимым, менялись именами, благо близоруким окружающим ни за что было не угадать столь бескорыстной подмены.

Пикус – это другое дело. Продолжая находиться в парке, он отчетливо отличал Эмму от Ю. Он не чувствовал (а всяк знает, сколь это неблагодарное дело – доверять своим чувствам), но знал наверное, кто из них в какой последовательности происходил на свет. Безусловно, Эмма была старше на час, и существовало не менее десятка неоспоримых доказательств тому. «Ну, во-первых…» – начинал Пикус вслух втолковывать своему невидимому оппоненту, но смысл объяснений соскальзывал с ледяной корочки слов, и лучше было, конечно, всякие устные комментарии прекратить.