Студия пыток - [63]

Все вещи, без сомнения, принадлежали женщине. Заколка дорогая и выбрана с хорошим вкусом. Пудреница походила на изящный сувенир. Но обе вещицы не показались мне настолько уникальными, чтобы так бережно хранить их.

Я взял нож и осторожно распаковал последний сверток. Он был самым маленьким и скрученным так, что я сначала подумал, что там ничего, кроме салфеток, нет. Простой муляж. До этого момента ничто в доме не указывало на присутствие у хозяина хоть капли чувства юмора. Я распотрошил бумагу, и оттуда выпал изящный серебряный браслет. На прикрепленных к нему миниатюрных, размером с монетку, брелоках были выгравированы десять заповедей. Рядом с убийством: «Не упоминай имя Господа всуе».

– Господи боже, – прошептал я.

Я вынул из кармана фотографию девушки, рассмотрел ее через увеличительное стекло и еще раз убедился в том, что уже понял. Сомнений не было. Этот браслет был на ее скрученном веревкой запястье.

Когда Дерек постучал в стекло машины, я сидел в темных очках, откинувшись на максимально опущенную спинку сиденья и положив ноги на руль. Его силуэт, четкий и живой, вдруг появился из легкого утреннего тумана. Утро было свежим, хоть и не очень солнечным. В сером небе сквозили проблески света, которые можно было считать хорошей погодой. Волосы Дерека казались влажными, словно он только что вышел из душа. Я заранее предупредил его, что для чердака лучше одеться во что-нибудь старое, и он последовал совету. Старая куртка, черная футболка с надписью «Преступник», протертые «ливайсы» и «докеры». Он походил на актера, который косит под «простого рабочего парня» в рекламных целях. Но что бы он ни рекламировал, у него есть покупатель. Я посмотрел на него поверх очков. Он за стеклом одними губами сказал «привет», и у меня сжались сердце и яйца.

Я опустил ноги и вышел из фургона.

– Как дела?

– Нормально. А это и есть тот дом, о котором ты говорил?

– Он самый.

– Нехилый.

– Да, ничего.

– Так вот где тела захоронены?

Я посмотрел на него. Он улыбнулся:

– Извини. Что-то я не то говорю.

Эта его улыбочка лишает меня сил.

– Да брось ты, не думай об этом.

Я открыл входную дверь, мы вошли в дом вместе, и я на ходу объяснил ему, что делать.

– Работенка не из приятных.

Он пошутил:

– У меня только такая хорошо получается.

Ведя его по лестнице, через спальню к чердаку, я улыбался про себя, осознавая иронию ситуации. Обстоятельства дразнили меня – я даже подумал, что это мероприятие может нас сблизить. Что, если жаркое и потное перетаскивание ящиков плавно перейдет в жаркое и потное свидание… Но больше всего мне хотелось поскорей разделаться с ящиками и книгами, закрыть двери этого дома и покинуть его навсегда. Браслет был ключом ко всей истории со снимками, связующим звеном между Маккиндлессом и девушкой на фотографии. Дерек прервал мои мысли.

– Знаешь, это, наверное, самый огромный дом из всех, в которых я бывал.

– Да?

– А чем он занимался, владелец дома?

– Хороший вопрос. Мне самому стоило бы его задать, прежде чем соглашаться на эту работу.

– Мой папа любил говорить: «Богатый человек – или вор, или сын вора».

Я сел на верхнюю ступеньку лестницы.

– Мудрый у тебя папа.

– А у тебя что, все еще эти снимки не выходят из головы?

Я ответил вопросом на вопрос:

– Анна-Мария говорила, ты хотел со мной встретиться?

Дерек перестал улыбаться, и я понял, что за его веселостью кроется озабоченность. Он сел рядом и долго смотрел вниз, словно завороженный ее высотой.

– У меня тут проблемка появилась. Она не связана с этими фотографиями – то есть мне кажется, что не связана. Я хотел бы поделиться с тобой, если не возражаешь.

– Говори.

Разговор превратился в интервью.

– Ты когда-нибудь делал то, о чем очень жалеешь?

– А как же. Все через это прошли.

– Но я имею в виду – то, о чем жалеешь по-настоящему. То, за что стыдно.

– Я повторяю ответ на предыдущий вопрос.

– Ты веришь, что люди делятся на плохих и хороших?

– Бывают плохие личности, но в большинстве своем люди стараются быть хорошими, хоть иногда и оступаются.

– А ты можешь рассказать о самом плохом поступке, который совершил в своей жизни, и теперь очень жалеешь?

– Нет.

Он сдержанно, но удовлетворенно улыбнулся.

– Понятно. А я расскажу тебе про самую ужасную вещь, которую я сделал.

Мне захотелось остановить его, сказать, что я и так знаю достаточно о человеческих слабостях. Но я взял себя в руки и приготовился глотать его грехи.

– Продолжай.

Он провел пальцем по пыльной ступеньке и вытер его о джинсы. Мы оба замолчали. Мы сидели в пустом доме, он исповедовался, и голос его то и дело начинал дрожать.

– Сначала работать в магазине было интересно. Мне казалось, я обладаю каким-то могуществом. Наверное, это чувство сродни тому, о котором ты говорил, рассказывая про аукцион. – Я кивнул, показывая, что понимаю, о чем он. – Я был частью другого мира, секретного мира, о котором многим людям и подумать противно. На самом деле я всего лишь продавал грязные журнальчики в полуподвальном магазине, но мне это нравилось. Мой энтузиазм, кажется, очень радовал Трэппа. Он мог отсутствовать несколько дней, и всю работу контролировал я. Когда же он был рядом, мы с ним подолгу разговаривали. Я покупал и читал все, что он советовал. По его словам, мы боролись против лравил. Демократия – не только для толпы, она должна быть и у меньшинства, и пока ты никому не причиняешь реального вреда, никого твои дела не должны касаться.