Студеное море - [32]

Придерживая ладонью разбитую челюсть, Ладынин вдруг выяснил, что так, не отнимая руки, он может говорить, командовать, и приказал лейтенанту идти на кормовую пушку и стрелять там до последнего.

— Сами стреляйте! — сказал он. — Понимаете? Сами! Живо!

И он даже легонько толкнул артиллериста, чтобы тот шел стрелять, а потом закричал ему вслед:

— Хорошо стреляли! Молодцы! Хорошо!

Горячая кровь лилась по рукаву его куртки. Голова мутилась от нестерпимой боли, но он еще приказывал мертвому боцману, рухнувшему на обвес, — никак не мог попять, что боцман мертвый, что более он ничего не слышит, ничего не понимает, ничего по может выполнить, Потом увидел густой рыжий дым на полубаке и острый, мечевидный язык пламени, увидел обгорелого Тишкина, который тащил куда-то тело механика, и понял, что все кончено.

«Теперь все равно, — с внезапной ясностью понял Ладынин, — теперь кончено. Теперь надо только драться, только драться!»

Он нашел в себе силы сиять с мертвого сигнальщика бинокль и посмотреть, где транспорт. Тот был уже очень далеко, теперь он ушел от германских эсминцев, и в бинокль Ладынин видел, как он входит в бухточку, под защиту береговых батарей.

От пламени, которое все разгоралось на полубаке, было жарко, жилки огня лизали разрушенную и развороченную рубку. Ладынин хотел повернуться к пламени спиной, но в это мгновение его вновь ударило, швырнуло, и когда он встал, то увидел, что теперь он один тут живой, все остальные умерли — и вахтенный командир, и тот краснофлотец, который подменил рулевого. Он наклонился к Чижову и понял, что тот еще жив, еще шепчет почерневшими губами, силится что-то сказать, или объяснить, или посоветовать.

Зажимая рот, из которого лилась кровь, Ладынин низко наклонился к помощнику, погладил его по щеке и погладил ему голову, как ребенку. Весь живот у Чижова был разворочен, но он, точно но чувствуя боли, сосредоточенно и серьезно смотрел вверх и что-то при этом шептал, укоризненно шевеля бровями.

— Умираем, — вдруг громко сказал Чижов, — гвардейцы. Нельзя. Надо.

Ладынин не понимал. Было ясно, что Чижов хочет сказать что-то иное и у него нет сил выговорить это иное и объяснить.

— Надо! — с силой сказал Чижов, глядя вверх. — Вот, командир, Надо!

Оп стад задыхаться, беспокойно задвигался, и рука его куда-то показала.

— Надо же! — повторил он. — Надо! Нельзя!

Ладынин повернулся в ту сторону, куда показывал Чижов, и увидел, что флага на гафеле нет. Там осколками все изломано и поковеркано, и об этом-то и говорил, умирая, Чижов.

— Сейчас! — сказал Ладынин. — Сейчас! Сейчас, дорогой мой, сейчас…

Он привстал, повернулся, обжег руку о пламя, которое появилось уже тут, и медленно начал опускаться по трапу, но остановился, пораженный тем, что на мачте появилась фигура краснофлотца. Прошло еще несколько секунд — и новый флаг развернулся на гафеле, а краснофлотец пополз вниз. А может быть, прошли не секунды, а минуты или даже часы — время теперь остановилось для Ладынина. Он шел по развороченной, горящей, исковерканной палубе своего корабля, узнавая мертвых командиров, краснофлотцев, старшин, — какая-то сила вела его на корму, к живым людям, там еще были живые. И точно — тут он увидел Артюхова и Говорова, которые возились у пушки, пытаясь выстрелить.

— Кто поднял флаг? — спросил Ладынин.

— Он, — сказал Говоров, укачивая раненую руку и показывая на Артюхова, — полез и сделал.

— Порядок! — сказал Артюхов. — Как гвоздь. Будьте покойны.

— Ничего! — ответил Ладынин. — Ничего, теперь уж скоро, Уже совсем скоро!

Он не знал, что скоро, но Говоров и Артюхов поняли его, а потом дали ему бинокль, чтобы оп посмотрел, как горит эсминец.

— Вот! — сказал Артюхов, — Дали мы ему маху. Вон они там крутятся. О!

— Нам только надо, — сказал Ладынин, — нам обязательно надо сделать так, чтобы…

Мысли путались в его голове, и он никак не мог докончить начатую фразу. Но черный кровоточащий Артюхов понял его, а вслед за ним понял и старшина. Втроем они кое-как нарядили орудие, втроем кое-как выстрелили.

— Все! — сказал Артюхов и рукавом голландки вытер кровь с лица, как вытирают пот. — Выстрел дали, флаг на месте, транспорт наш ушел. Теперь можно покурить. Желаете покурить, гвардии старший лейтенант?

Оп наклонился к Ладынину, и его черное, в запекшейся крови лицо осветилось яркой и доброй улыбкой. Но Ладынин ничего не мог ему ответить. Все плыло перед ним и качалось. Он хотел спросить, куда делся Говоров, но не смог. Эсминцы вновь начали обстреливать корабль. Все вокруг рвалось, трещало и горело. Ладынин попытался еще встать и не смог, но Артюхов обнял его за плечи и поставил.

— Ничего! — сказал Ладынин. — Ничего.

— Покурите! — громко, в самое ухо Ладынину крикнул Артюхов и поднес к его окровавленным губам толстую, крепкую махорочную самокрутку. — Вот так! Посильнее потяните! Во! Хорошо будет, порядок!

Ноги у Ладынина подгибались, по Артюхов поддерживал его крепко и любовно, ему почему-то хотелось, чтобы умирающий командир стоял с ним рядом до последней секунды, чтобы они вместе, вдвоем смотрели на далекий суровый каменистый снежный берег — на свою землю, па свое небо, на свое море…