Струна истории - [67]
Но кончилось это дело так. У Людовика Благочестивого было три сына, и они схватились между собой.[206] Сначала двое — Людовик Немецкий и Карл Лысый — напали на старшего сына — Лотаря,[209] который носил титул императора, и разбили его в битве при Фонтане,[210] — 841 год. Это год рождения Европы. Объясню почему. Лотарь бежал, но что было странно, и это отмечают даже хронисты: обычно, после больших битв, победители убивали раненых и побежденных, а тут — они говорили: «Зачем мы воюем, мы ведь все-таки свои! Принципы у нас разные. Вы вот защищали Лотаря, который был за единство Империи, а мы не хотим. Но все равно мы же не чужие». И носили раненым врагам воду. Так что война, как видите, имела свои особенности, особенности, не свойственные войнам того времени.
И кончилось это дело тем, что через два года в городе Страсбурге Карл и Людовик зачитали клятву.[211] Причем Карл читал на немецком языке для воинов-немцев, а Людовик читал на французском языке для воинов-франков. Клятва была примерно одна и та же — о том, что они делят свою страну пополам. Немцы будут жить отдельно, французы (впервые было произнесено это слово!) — будут жить отдельно. До этого не было никаких французов — были галло-римляне и вельски Рейна. А на востоке были всякие немецкие племена, называвшиеся тевтоны. А тут было сказано: тевтоны и французы — это различные франки. Франки были и на той и на другой стороне. Франки — это название того племени, которое возглавило всю империю, а империя (империя франков Карла Великого. — Ред.) теперь развалилась.[212]
А Лотарю что? Лотарю отдали никому не нужную Италию,[213] завоеванную, по тем временам, без большого труда, и полоску земли от Средиземного моря до Ла-Манша, которая с тех пор называлась Лотарингия. Потом она развалилась, естественно. Это была очень условная область, которую неизвестно было куда приткнуть. Развалилась она на части[214] (Л. Н. Гумилев называет и одновременно показывает на карте. — Прим. ред.): Бургундия выделилась на юге — это там, где сейчас Лион, Гренобль, вот эти города. Прованс выделился в особое Арелакское королевство, там, где город Арль[215] был столицей. Северная Лотарингия разделилась на Фландрию и собственно Лотарингию, которая до сих пор так и называется. То есть это условно-политическое образование оказалось не жизнеспособным, ибо этнического наполнения оно не имело.
Что же испытывала природа за то время, пока шло рождение этноса? Надо вам сказать, что древние римляне, для того чтобы прокормить друг друга (сохранить свой великолепный город с двухмиллионным населением, с коммунальными квартирами, с плохеньким водопроводом, с еще худшей канализацией; с жуткой толкотней на улицах, где не было только что смога, а вообще духота была страшная), — для этого они уничтожили почти всю природу западного Средиземноморья.
Они свели леса не только в Италии, но и в Северной Африке, в Испании, свели почти все леса в Галлии, но там климат, к счастью, влажный, так что это не оказало столь трагических последствий. Они распахали огромное количество земель и пахали их хищнически для того, чтобы получать каждый год как можно больше хлеба, чтобы накормить свое римское население. Почему? Да потому что иначе оно бы устроило им бунты и убивало императоров. Ну, а хищническая распашка, как вам известно, идет без пользы. В общем, все это римляне проделывали так, как умеют это делать цивилизованные люди.
Но когда этих римлян прикончили, потому что, несмотря на всю свою цивилизацию, они потеряли пассионарность, и защищаться не было сил — они не столько сражались, сколько были сражаемы, а потом уничтожены, попросту говоря, — вымерли, то земля тогда отдохнула.
Редкое население осталось после всех солдатских движений,[216] после гибели в римских провинциях, после походов Флавиев[217] тоже было очень не много, — и земля отдохнула, выросли леса. У Дорста это очень хорошо описано в книге «До того, как умрет природа» (М., 1968. — Ред.). Рекомендую прочесть. Десяток стран заросли лесом за эти годы. Расплодились и дикие животные, и птицы местные и перелетные, водоплавающие, куропатки, зайцы, то есть страна, обеспложенная и кастрированная цивилизацией, опять превратилась в земной рай.
И тут оказалось возможным производить защиту этой страны (Франции. — Ред.) и оказалось, что имеет смысл ее защищать, потому что жить-то в ней — хорошо! А враги, как я сказал, были повсюду.[218]
Потомки Людовика Благочестивого — и Каролинги, и немецкие его потомки[219] — были людьми исключительно бездарными, просто на редкость бездарными. Спрашивается, зачем же тогда французы и немцы поддерживали таких королей? Да они не их поддерживали, — они выдвигали их просто как знамя, как лозунг, как идеограмму, как символ, за который можно сражаться, защищая свою независимость. Да им, в конце концов, было безразлично, какое слово произносить, — только когда они говорили «Карл Лысый»[220] или «Людовик», то они знали, что они под этим подразумевают. И шли-то они — ради себя, ради осуществления своих идей. То есть произошел
