Строки, имена, судьбы... - [17]

Самый утес, или бугор Стеньки Разина находится в Саратовской губернии, недалеко от деревни Банной…"

Такова история стихотворения Александра Навроцкого — несправедливо забытого поэта, воспевшего одного из легендарных русских героев.

Вспомним это стихотворение и помянем добрым словом его автора.

Есть на Волге утес, диким мохом оброс

Он с боков, от подножья до края,

И стоит сотни лет, только мохом одет,

Ни нужды, не заботы не зная.

На вершине его не растет ничего,

Там лишь ветер свободный гуляет,

Да могучий орел свой притон там завел

И на нем свои жертвы терзает.

Из людей лишь один на утесе том был,

Лишь один до вершины добрался,

И утес человека того не забыл,

И с тех пор его именем звался.

И хотя каждый год по церквам на Руси

Человека того проклинают,

Но приволжский народ о нем песни поет

И с почетом его вспоминает.

Раз, ночною порой возвращаясь домой,

Он один на утес тот взобрался

И в полуночной мгле, на высокой скале,

Там всю ночь до зари оставался.

Много дум в голове родилось у него,

Много дум он в ту ночь передумал.

И под говор волны, средь ночной тишины,

Он великое дело задумал.

И задумчив, угрюм от надуманных дум,

Он наутро с утеса спустился

И задумал пойти по другому пути,

И идти на Москву он решился.

Но свершить не успел он того, что хотел,

И не то ему пало на долю,

И расправой крутой да кровавой рекой

Не помог он народному горю.

Не владыкою он был в Москву приведен,

Не почетным пожаловал гостем,

И не ратным вождем, на коне и с мечом,

А в постыдном бою с мужиком-палачом

Он сложил свои буйные кости.

Но прошла старина, и что в те времена

Лишь мятежною вспышкой казалось,

То теперь решено, но не все, — а одно

И надолго вопросом осталось.

И Степан будто знал, никому не сказал,

Никому своих дум не поведал,

Лишь утесу тому, где он был, одному

Он те думы хранить заповедал.

И поныне стоит тот утес и хранит

Он заветные думы Степана

И лишь с Волгой одной вспоминает порой

Удалое житье Атамана.

Но зато, если есть на Руси хоть один,

Кто с корыстью житейской не знался,

Кто неправдой не жил, бедняка не давил,

Кто свободу, как мать дорогую, любил

И во имя ее подвизался,

Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет

И к нему чутким ухом приляжет,

И утес-великан все, что думал Степан,

Все тому смельчаку перескажет.[12]

Это песня звучала на этапах и в тюрьмах, на маевках и в концертных залах, ее пели революционная молодежь и политические ссыльные, прославленные артисты и хоровые коллективы. Ее пел, поет и будет петь наш народ.

…Вот и закончилось путешествие по книжным лавкам старой Софии.

Я прошел маршрутами моей счастливой "книжной" молодости. Я низко кланяюсь всем моим друзьям букинистам. Они научили меня любить книгу, и их наука пошла мне впрок на всю жизнь.

Любимцы муз

Жизнь и песня

Мне часто вспоминается тенистый сквер с неугомонной птичъей суматохой в густой листве деревьев, покрытая золотистыми плитками площадь и возвышающееся на ней похожее на античный храм здание Болгарского Народного театра.

Я любил его увенчанную строгими капителями белую колоннаду, горельефы мифических героев, окаменевших в могучих объятиях огромного фронтона, и вдохновенных мельпомен, легко и властно направляющих к солнечным вершинам Олимпа львиные упряжки колесниц.

Каждый вечер в синих сумерках над литыми скульптурами кружились стаи крикливых галок, и тогда казалось, что запряженные в колесницы звери оживают, поднимают свои бронзовые головы и грозным рычанием отгоняют назойливых птиц.

Этот театр бесконечно дорог мне. С ним связана самая прекрасная пора моей жизни — пора творческой молодости.

Мне дорого все, что напоминает о годах учения в студии театра, о первых шагах на его сцене, о моих учителях и наставниках, о плеяде замечательных певцов.

В те, теперь уже далекие пятидесятые годы, залечив раны войны и оккупации, обновленный, помолодевший, полный жизненной энергии Софийский оперный вступал в период своего блистательного взлета. В расцвете дарования находились такие корифеи театра, как Михаил Попов и Христо Брымбаров, Илия Иосифов, Георгий Белев и Михаил Люцканов, Илка Попова, Надя Тодорова и Райна Михайлова, победоносно завоевывали вершины славы Дмитрий Узунов и Никола Николов, набирали силу подающие надежды Юлия Винер и Николай Гяуров.

Среди певцов старшего поколения самой колоритной фигурой был ветеран болгарского оперного искусства — Петр Райчев, или Петр Стоянович Райчев. Он любил, когда к его имени прибавлялось практически не существующее в болгарском обиходе отчество, так как считал себя в какой-то степени и русским певцом.

В студии Райчев вел класс вокала, вводил молодых певцов в поставленные им спектакли.

Студийные занятия мне удавалось совмещать с обязанностями заведующего отделом культуры издававшейся в Софии газеты "За Советскую Родину" — печатного органа проживавших в Болгарии советских граждан. У меня сохранилось интервью, которое я брал у Райчева лет тридцать тому назад, в канун его шестидесятипятилетнего юбилея.

"…Я не преувеличу, если скажу, что моя жизнь напоминает увлекательный роман. Она насыщена калейдоскопической сменой событий, встреч, впечатлений.

Мой отец был отчаянным русофилом. Когда я просил его рассказать что-нибудь о России, то он обычно отвечал мне единственным русским словом, которое знал: