Строки, добытые в боях - [3]

Сейчас некоторым из поэтов военного поколения под пятьдесят, некоторые уже отпраздновали пятидесятилетие — это возраст творческой зрелости, возраст, когда подводятся первые итоги. Но до сих пор они вспоминают о фронтовой юности как о времени безграничной самоотверженности, подвижничества, невиданного душевного подъема, главных жизненных свершений.

Пусть, однако, не сложится ложного впечатления, что в те дни они были не по годам степенны или как-то отрешены от радостей и горестей, удовольствий и забот, обычно свойственных юности. Это не так. Не были они ни паиньками, ни кисейными барышнями, ни ортодоксальными «сухарями», ни «синими чулками». Юность их была распахнута жизни во всех ее проявлениях. Именно это особо хотел подчеркнуть Александр Фадеев, когда в «Молодой гвардии» характеризовал духовный облик этого поколения: «Самые, казалось бы, несоединимые черты — мечтательность и действенность, полет фантазии и практицизм, любовь к добру и беспощадность, широта души и трезвый расчет, страстная любовь к радостям земным и самоограничение, — эти, казалось бы, несоединимые черты вместе создали неповторимый облик этого поколения». Несоединимые черты дали цельный сплав. И цельность — одна из самых примечательных черт поэзии военного поколения.

В этот сборник включены всевозможные документы: письма, дневники, воспоминания, заметки из записных книжек и т. п. Они помогут тебе лучше представить, что было основой этой поэзии, на какой почве она вырастала. Документальные материалы не следует, конечно, воспринимать как простую иллюстрацию к тому, о чем пишут поэты, но внутренняя связь документальных отрывков со стихотворениями, стоящими рядом, несомненна. Немногие свидетельства очевидцев и документы не могут, естественно, отразить все грани такого исторического события, каким была война советского народа с гитлеровскими захватчиками; не отражают они и хронологии военных действий, но по ним можно судить, что в те суровые годы поэзия и жизнь были вместе, были нераздельны. Бессмысленно искать особого лирического героя этой поэзии. Биография ровесника, биография воина переднего края — солдата и офицера — и была биографией поэта.

Поэты, чьи стихи составили книгу, в большинстве своем и прошли войну солдатами и офицерами переднего края. Это была их повседневная служба, их жизнь — такая же, как у тысяч других солдат и офицеров, — с большими и малыми заботами, со своим особым укладом. Даже те из них, кто в ходе войны стали фронтовыми журналистами, сотрудниками армейских газет, до этого были «пехотой в поле чистом, в грязи окопной и в огне» (С. Гудзенко). И война в их стихах предстает такой, какой ее видел солдат, поднимающийся в атаку под огнем минометов и пулеметов, в осеннюю распутицу совершающий многокилометровый марш-бросок, отбивающий атаку вражеских танков; они рассказывали о себе, о том, что испытали сами.

Иногда о том, что описано в стихах, говорят — «поэтическое преувеличение», отделяя реальность от поэзии. Меньше всего это подходит к поэзии военного поколения, и включенный в сборник документальный материал со всей очевидностью показывает несостоятельность такой точки зрения. Больше того, бросается в глаза, что многие стихи сами являются своеобразным поэтическим дневником. Эту особенность поэзии военного поколения заметил Константин Симонов еще в дни войны, когда выступили первые представители этого поколения. Он писал: «…Судьба их самым крепким образом связана с тем, что они писали и пишут. В стихах да и в прозе, когда они пишутся на войне, может быть, от силы впечатлений, может быть, от сознания того, что жизнь твоя может оборваться, появляется прямая непосредственность, своеобразная „дневниковость“. Пишут о том, как ходили в атаку, о том, как рядом умер товарищ, о том, как отдыхают после боя, о том, как уезжают, и о том, как возвращаются на фронт… В каждом из этих стихотворений, я уверен, есть истинное поэтическое чувство и острый глаз очевидца… Мне очень нравятся люди, писавшие их, — талантливые, скромные, такие же труженики войны, как миллионы других людей, впитавшие в себя такой богатый запас впечатлений для своей писательской жизни, какой дай нам бог всем иметь».

С той поры, когда были сказаны эти слова, прошло уже четверть века. Но и сегодня поэты военного поколения возвращаются к тому, что было пережито ими на фронте, — столь богат оказался запас впечатлений военной юности.

До сих пор случайно уцелевшие генералы фашистского вермахта (да и некоторые деятели союзнических армий тоже) в своих мемуарах и военно-исторических работах, лишь только речь заходит о наших победах после горьких месяцев отступлений, сразу же обращаются к таким чуждым языку военных словам, как «необъяснимое чудо», «неразрешимая загадка», «непостижимый секрет». Оказывается, оперативные схемы и подсчеты огневой мощи раскрывают далеко не всё… Они не могут понять: почему стояли насмерть в Бресте и Сталинграде; почему умирали от голода, но не сдавались ленинградцы; почему бросались с гранатами под танки защитники Севастополя, а летчик не оставлял горящий самолет, направляя его во вражескую автоколонну; почему пленные и под пытками молчали на допросах и попавшие в окружение вызывали огонь артиллерии на себя. Вероятно, бессмысленно профессиональным военным, к тому же не очень заинтересованным в истине, рекомендовать в качестве серьезного источника стихи. А между тем эти стихи о правде и красоте, о долге и справедливости, о Родине и революции, о юности, возмужавшей в огне войны, проливают яркий свет на то, что составило нашу несокрушимую военную силу. Советский характер, с такой силой и яркостью выразившийся в этих стихах, и был одним из главных «секретов» нашей победы, объясняющих, почему война, начавшаяся так страшно для нас июньским утром 1941 года, через четыре года закончилась в Берлине полным разгромом третьего рейха.