«Стрижи» на льду - [4]

– Правильно. Ну, если запомнил, то будь здоров, спи.

И с этими словами Иван Ткаченко выехал в окно.

А Егор лежал в полном изумлении, смотрел в опустевший проём окна, повторял про себя: «Через боль, через кровь, через „не могу“» – и не знал: это было ему видение или что?

Так и уснул.

* * *

В школьной столовой был обычный шум, звенели и басили ломкие голоса старшеклассников, стучали подносы и пластиковые стулья, нарочито громко смеялись кокетливые девчонки, звенели мобильные телефоны, и очередь к кассе за сладостями громко обсуждала последние городские и школьные новости.

Егор, чтоб не затолкали, никогда не ходил в столовую один, а всегда дожидался брата в своём 7 «Б» классе или в кабинете истории. Тем паче сегодня, в первый день после вынужденных каникул, когда рана на неживой ноге ещё перевязана пластырем и широким бинтом.

Заняв в столовой очередь к кассе за сладостями (оба брата любили булочки с маком), Витя зашёл за Егором в класс к «историчке», и они пришли в столовую вдвоём. Но когда Виктор усадил Егора за столик и подошёл к голове очереди, оказалось, что его очередь уже прошла.

Он озадаченно почесал в затылке.

– Вообще, я тут занимал… – сказал он всем и никому.

– Дак, конечно, пропустим инвалидов, – громко объявил Костя Зайцев из 8 «А».

Этот Костя, хотя и был почти на голову ниже Виктора, вечно задирал его и вообще всех, кто не входил в группировку девятиклассника Романа Бугримова по кличке Бугор. Вот и теперь, стоя за этим Бугром, Костя смело, как Монморенси в «Трое в лодке, не считая собаки», затевал очередную свару.

Виктор резко повернулся на Костино хамство, и вся очередь тут же смолкла, ожидая, что будет.

Теперь у Виктора, даже если бы он и хотел пропустить удар, выхода не было. Тем более, что в очереди стояла Катя из 7 «Б», которая нравилась Бугримову, из-за чего Костя и провоцировал Виктора.

Поэтому, отложив поднос, Виктор шагнул к Косте:

– Ты чо сказал?

– А чо я сказал? – громко, как в театре, ответил Костя и развёл руками. – Сказал, что инвалиды, а тем паче самострелы, у нас всегда без очереди!

Тут Виктор, конечно, замахнулся, чтоб врезать Косте по полной, но тот уже юркнул за спину Бугра, а Бугор перехватил руку Виктора и ещё толкнул его так, что Виктор отлетел на ближайший столик, за которым обедали четыре семиклассницы. Столик опрокинулся вместе с тарелками, девчонки завизжали, Виктор в бешенстве вскочил и тараном бросился на Бугра. Но Бугор только этого и ждал – он встретил Виктора таким хуком в солнечное сплетение, что Витя согнулся циркулем и рухнул на колени. А Костя высунулся из-за Бугра, заржал от удовольствия, но вдруг замер, расширив от изумления глаза.

Яростно прыгая на костылях, Егор летел на помощь брату.

– Не-ет! – завизжали девчонки. – ИгМат! Директор!

Но Егора уже ничто не могло остановить. Прыгая на костылях, он набрал такую скорость, что, выставив голову вперёд, снарядом влетел бы в Бугра, если бы тот не уклонился. Но Бугор на то и занимался хоккеем в «Буревестнике», чтобы уметь уходить от прямых столкновений и при этом почти незаметно для судей ставить нападающему подножку. Что он и сделал, поддев носком ноги правый, опорный костыль Егора, отчего Егор на полном ходу – и уже под общий хохот – грохнулся лицом в прилавок с бутербродами.

– Прекратить! – распорядился подоспевший ИгМат, Игнат Матвеевич, директор школы, и сказал Виктору и Егору: – Юрасовы, ко мне в кабинет!

* * *

В этот вечер братья долго не могли уснуть. Виктор ворочался с боку на бок, переживая не столько предупреждение директора об исключении из школы, сколько свой позор перед Катей из 7 «Б». А мать сокрушённо меняла лейкопластыри на разбитых лбах и носах старшего и младшего сыновей. Потом, когда мать поцеловала их обоих перед сном, прочла молитву и ушла, и Виктор, наконец, затих на своей верхней полке, Егор тоже закрыл глаза.

И вдруг какой-то не то шорох, не то скрип заставил его испуганно очнуться.

Это сквозь застеклённое, с двойной рамой окно в комнату снова не то влетел, не то въехал на своих коньках Иван Ткаченко.

Егор обалдело заморгал.

А Ткаченко, как ни в чём не бывало, опять переставил костыли Егора от стула к окну, а потом сел на стул и сказал:

– Привет! Ну, что? Начнём тренировку?

Егор потрясённо молчал.

– Не понял, – сказал Ткаченко. – Я же тебе объяснял: это никакой не сон. Ты хочешь играть в хоккей, так?

– Д-да… – запнувшись, произнёс Егор.

– Очень хочешь?

– Д-да…

– Больше всего на свете?

– Да…

– Громче! Не слышу.

– Но это… Витя спит…

– Не бойся. Он не услышит. Встань и скажи: больше всего в жизни я хочу играть в хоккей! Ну? Встаёшь? Или я ухожу. – И Ткаченко сделал движение в сторону окна.

– Нет! – испуганно выдохнул Егор. – Не уходите! Встаю.

И он действительно сел на постели, двумя руками взял свою мёртвую левую ногу и спустил её на пол вслед за правой ногой.

– Ну! – нетерпеливо сказал Иван Леонидович. – Вставай же!

Но костыли, передвинутые Ткаченко, были теперь далеко, у окна, и Егор протянул к ним руки.

– Мои костыли…

– Нет, костыли не нужны, – заявил Ткаченко. – Так вставай! Сам!

– Но я не могу…

– Что значит, не можешь? Если веришь – можешь! Мы же договорись: через боль, через кровь, через «не могу» верить и побеждать себя. Вставай! Ну!