Стрежень - [10]

«Говори, Виктория!» — Степка Верхоланцев влюбленно смотрит на девушку, не сомневаясь в том, что она скажет что-нибудь интересное, хорошее, нужное.

«Начинай!» — ждут рыбаки.

— Предоставляю слово! — радостно объявляет бригадир Николай Михайлович, поспешно придвигаясь к Виктории.

— Я хочу поговорить о производственных делах, — говорит девушка. — Все ли у нас обстоит благополучно? Все ли производственные возможности мы исчерпали?

Рыбаки переглядываются — вот что! Все ли у них благополучно? Виталий Анисимов смотрит на дядю Истигнея, точно спрашивает у него: «А все ли благополучно?» — на что дядя Истигней не отвечает — он весь внимание и даже перестает моргать. Молчат и другие, а Николай Михайлович выдвигается вперед, становится рядом с Викторией, принимает важный вид.

— Продолжайте, товарищ Перелыгина! — чужим, официальным тоном говорит он. — Какой, конкретно выражаясь, вопрос вы хотите поставить перед коллективом?

Бригадир Стрельников доволен, потому что он несколько раз пытался провести производственное совещание, но ему как-то не удавалось это. Правда, рыбаки охотно собирались, садились в кружок, сохраняли тишину и порядок, но не было той чинности, торжественности, которые были на собраниях рыбаков в поселке. Николай Михайлович выступал, нацеливал рыбаков на выполнение и перевыполнение плана, словом, делал все, что полагалось делать в таком случае, но вот самого главного — прений — не получалось. Внимательно выслушав бригадира, рыбаки говорили: «Понятно! Разъяснил!» — и точка. Прений не было. Правда, перед тем как Стрельников однажды закруглял собрание, дядя Истигней вдруг вспомнил, что на рыбозаводский склад поступили грузила новой конструкции. И как-то само собой получилось, что рыбаки приняли решение командировать бригадира за грузилами. Потом Семен Кружилин потребовал бензин с высоким октановым числом, чем собрание и кончилось.

Сегодня иное. Товарищ Перелыгина сама попросила слова, сама поднялась с места, а рыбаки насторожились. Все это очень и очень похоже на всамделишные прения. Потому Николай Михайлович напрасно пытается скрыть радость. Он важно заявляет:

— Продолжайте, товарищ Перелыгина.

— Товарищи, отнесемся к себе критически, — громко продолжает Виктория. — Посмотрим как бы издалека на нашу работу. Мне думается, что мы работаем недостаточно высокими темпами.

Рыбаки громко передыхают и разом поворачиваются к дяде Истигнею, который сидит по-прежнему спокойно, курит длинную самокрутку. Рыбаки не знают, что сказать, что подумать, — такого, пожалуй, еще никогда не было здесь: никто не говорил таких слов, никто не упрекал их в том, что они медленно работают. Все это бывало, но не здесь, а на собрании в поселке, когда приезжало рыбозаводское начальство. Но там рыбаков Карташевского стрежевого песка всегда называли в числе передовых. Бывало, верно, что осрамятся, не выполнят плана, но принажмут, приналягут — и, смотришь, выполнили. А вот чтобы здесь, на песке, были произнесены такие слова, никто не помнит.

— Конкретно! — просит бригадир Стрельников. — Говорите, невзирая на лица, конкретно! Ставьте вопрос!

Виктория сдержанно улыбается. Она не для того взяла слово, чтобы говорить неконкретно, она решительный, принципиальный, откровенный человек. Виктория опять улыбается, на этот раз весело, открыто.

— Я, конечно, скажу конкретно. Вы знаете, что в деле я разбираюсь еще слабо, не освоила, но кое-что мне видно со стороны. Я об этом и скажу. — Виктория не возвышает голоса, не торопится, не сердится, говорит спокойно, уверенно. — Мы подолгу раскачиваемся, товарищи, тянем время. Пусть простит меня опытный рыбак товарищ Мурзин, но он повинен в том, что допускается раскачка.

Виктория повертывается к дяде Истигнею, который ее слушает внимательно, старается ничего не пропустить; когда она называет его фамилию, он ничуть не удивляется, кажется, что он этого ждал.

— Это ведь правда, товарищ Мурзин? — спрашивает Виктория.

Дядя Истигней думает, потом, вынув изо рта самокрутку, говорит сердечно:

— Это есть! Разговоры разговариваем. Да и тянем во время первого притонения!

Степан радуется, он горд за Викторию, думая, что он-то никогда бы не решился сказать рыбакам такие, как она, прямые, беспощадные слова.

— Мы плохо боремся с нарушениями трудовой дисциплины, — продолжает Виктория. — Мы, конечно, не поощряем, но миримся с систематическим пьянством Ульяна Тихого. Вместо того чтобы принять действенные меры, мы занимаемся уговариванием.

Рыбаки стесняются смотреть на смущенного, жалко улыбающегося Ульяна. Григорий Пцхлава бьет себя ладонями по бокам, а Семен Кружилин, повернувшись на бок, чертит пальцем на песке линии и завитки. По-иному ведет себя Наталья Колотовкина. Она криво, насмешливо улыбается, подбоченившись, вызывающе спрашивает Викторию:

— А ты какие меры принимаешь? — Наталья сплевывает на песок. — Ты что делаешь?

— Я, товарищ Колотовкина, говорю не о себе, а о реакции коллектива на пьянку Тихого, — сухо отвечает Виктория. — Впрочем, вам не давали слова. Не перебивайте!

— Наплевать! — зло отвечает Наталья, действительно еще раз сплевывая. — Наплевать! Никаких речей я говорить не буду…