Стремительный - [8]

— Да, милая. Наслаждайся, потому что это больше не повторится.

Я вцепилась в его темную футболку, моя спина выгнулась, а колени предательски дрожали. Оргазм волнами обрушился на его пальцы, каждый был более интенсивный, чем предыдущий, и каждый заполнял мое сердце, с позором отяжеляя мою грудь. Содрагаясь на волнах, я стонала его имя, что больше походило на звуки кота, которого мучают. Потом когда мой пульс замедлился, я рухнула на пол.

— Ты в моей власти. Ты не будешь есть, пока я не скажу, ты не будешь пить. Ты не пойдешь в душ или не оденешься, пока я не разрешу. Я контролирую каждый кусочек твоего тела, включая твою киску.

Я отвернулась, потому что мне было больно смотреть в его лицо, но он схватил мой подбородок и заставил меня встретиться с ним взглядом.

— Ты будешь зарабатывать каждую долбаную привилегию, которая только известна человеку. Ты поняла меня?

— Да.

Сила его ярости проникла в глубь меня, и я была готова согласиться со всем в тот момент.

— Ты никто для меня Алекс. И никогда не будешь большим, чем тело для секса.

По моему сердцу прошла огромная трещина, образуя бездонную пропасть, которая останется там навсегда. Я смотрела ему вслед, когда он уходил, слезы текли по моим щекам, одна за другой в бесконечном потоке сожаления. Он вышел из моей тюрьмы, не оглядываясь, и закрыл свое сердце на замок. Он нагнулся, чтобы взять кучу аккуратно сложенной одежды, моей одежды, судя по всему, а потом вышел. Мгновением позже свет выключился.

Полная темнота.

Я не могла перестать плакать. Не потому что была напугана. Не потому что он унизил меня. Я закрыла лицо в рыданиях потому, что его полное презрении резало мне душу. И теперь я знала. Он собирался сломать меня.

Четвертая глава Кодекс

Райф

Я врал сквозь мои гребаные зубы. Она имела значение для меня, именно поэтому она была внизу, в этой тюрьме. Если бы она не значила ничего, я бы, в первую очередь, не хотел ее. Мускатный аромат ее тела остался на мне, я сосал свои пальцы, не в состоянии противиться желанию попробовать её вкус. Я не мог ждать, когда раздвину эти бедра, смогу впиться пальцами в её мягкую кожу и засунуть свой язык в ее лоно.

Прежде чем она отпустила меня, я сделал самую тупую, благородную вещь. Я выдержал дистанцию, хотя был бы рад послать все к черту. Однажды, она уже дразнила меня за игрой в бильярд, утверждая, что она непобедима. Мы играли отчаянно, все время разговаривая о фильмах ужасов и альтернативной рок музыке. Она любила ужастики и ненавидела рок. Неудивительно, ведь она обожала пианино.

Я проиграл ей первую партию. Во время второй она уступила и попросила помочь ей принять позу для финального удара. Это был первый раз, когда я признал знакомое покалывание, пронявшее меня, когда я склонился над ней, мои руки скользили по ее, помогая настроить удар чтобы выиграть партию.

Слишком поздно я понял, что она использовала эту игру в качестве уловки, чтобы побыть со мной. Мы отскочили друг от друга, когда Зак начал подниматься по лестнице, и не должны были смотреть друг на друга, так как он был бы в ярости. То, что он держал её в ежовых рукавицах, было не в новинку. Ребята не могли даже пройти рядом с ней, не получив от него, но он должен был знать больше, когда пришел ко мне. Кроме помощи игры в бильярд, я больше ничего не мог ей дать. Двадцать один и пятнадцать — не совместимый возраст.

Я больше не прикасался к ней, до того дня, после смерти её мамы. Я нуждался в ней, я хотел забрать часть её боли.

Я уперся головой в дверь подвала, мое тело дрожало, дыхание сбилось, и воспоминание о нашей совместной истории исчезло. Я боролся с желанием вернуться вниз и закончить то, что начал. Мой член пульсировал от нужды быть в её теле, хоть я себя и сдерживал. Я был еще не готов, и не хотел допустить еще одну ошибку, которая станет фатальной. В моей голове формировались картинки, как руки держат в хватке её нежную шею, как я вымещаю на ней все восемь лет сдерживаемой ярости и желания. Я знал, что мне не нужно спешить. Контроль просто необходим.

Но, черт, я хотел трахнуть ее.

Я ждал, слушал под дверью некоторое время, но она не издала ни звука, нужно отдать ей должное. Я оставил ее в полной темноте, голой в холодном подвале. В эти несколько дней я собираюсь устроить ей ад, не идущий ни в какое сравнение с той жизнью принцессы, что у нее была.

Я переживал за нее, но некоторая больная часть меня радовалась, что у нее ничего нет. Ей даже некуда пописать. Смотреть на её страдания было самым лучшим моментом в моей жизни, учитывая то, что я любил бить людей, которые приходили ко мне в клетку.

Может, это потому, что в тюрьме я был зациклен на ней. По началу я ничего не чувствовал, кроме ненависти, которая уничтожила меня, но затем, когда мое заточение стало играть с моим разумом, я позволил своей фантазии разыграться. Я представлял себе, что трахал ее всеми способами, что только можно представить, и в любом сценарии. Она рыдала и умоляла меня остановиться. А я мучил её, как умалишенный, нормальный человек не сможет описать этого.

Эти фантазии держали меня на грани, особенно в те бесконечные дни, что я провел в карцере, лишенный взаимодействия с людьми, и сидел в маленькой, меньше чем туалет, комнате, в течение двадцати трех часов.