Стреляющие камни - [11]

«Ладно, — решил Курков, отчаявшись, — хрен с ним, пусть кусает! Минут пятнадцать еще проживу, это точно».

Моджахеды были метрах в двадцати, змея — в полуметре.

Курков положил палец на спуск. Нажал плавно, спокойно. Автомат в его руках ожил, забился тугой дрожью.

Будто наткнувшись на невидимую стену, моджахеды остановились. Левый, худощавый и черный, неудобно опрокинулся навзничь. Пальцы его, должно быть, свело, и автомат, упавший на грудь, бился в последней судороге, отбрасывая сверкающие гильзы. Ударяясь о камни, они звенели, будто падающие монеты.

Бой, как пожар, подожженный Курковым, уже полыхал по всей лощине. Стреляя, капитан лишь какую-то долю секунды помнил о змее.

Второго кашшафа он срезал у самой своей позиции. Тот упал, ткнувшись головой в бурый камень. Третий — массивный, в зеленой чалме — замахнулся, пытаясь швырнуть гранату. Курков рывком, вкладывая в бросок всю быстроту и силу, кинулся вперед и перехватил руку врага у запястья. От толчка моджахед стал падать навзничь, потянув за собой капитана.

Падая, моджахед разжал пальцы, и тяжелая стальная болванка гранаты звякнула о землю. Изловчившись, Курков пнул ее что было силы. Нога заныла от боли. Но граната все же сдвинулась с места и, глухо тукая, покатилась с откоса. Взрыв ее, невидимый сверху, хлопнул где-то внизу.

Моджахед оказался здоровым и сильным. Только первоначальный толчок, в который капитан вложил всю силу, помог ему опрокинуть тяжелое жилистое тело врага. Теперь положение изменилось.

Моджахед не стал отталкивать Куркова. Наоборот, он плотнее прижал его к себе и, перевалившись на бок, подмял капитана. Курков пытался подогнуть ноги, чтобы оттолкнуть про-тивника, упереться ему в живот коленями, отбросить его, но девяносто чужих килограммов не поддавались. Ко всему от врага пахло чесноком, бараньей требухой и прогорклым салом. От этого запаха тяжелый комок тошноты поднялся к горлу и перехватил дыхание.

Сухая, будто костяная, рука моджахеда легла капитану на горло и сдавила его. Дыхание перехватило, на глаза стала наплывать темная пелена. И вдруг снова оказалось, что мир полон свежего, прекрасного воздуха и света. Глубоко вздохнув, Курков оттолкнул врага и вскочил. Рядом с собой он увидел солдата Рыжикова — Васю Тихого, как звали в роте незаметного молчаливого паренька. Рыжиков стоял, опустив штык, и растерянно глядел на лежавшего у его ног моджахеда.

— Ты, Рыжиков? — спросил капитан, обалдело оглядываясь по сторонам. — Ложись! Чем ты его?

Уже лежа солдат облизал губы и доложил:

— Штыком.

— Спасибо, Вася, — сказал капитан. — Живем дальше!

Ущелье гремело, искрилось трассами без малого целый час. Отряд амера Рахматуллы полег на голых камнях. Не было ни одного живого, который не оказался бы раненым. Плотно поработала засада. Война сняла обильную жатву.

К Куркову после боя подвели одного из пленных — угрюмого чернолицего моджахеда. Махбуб — переводчик-афганец, работавший с ротой, — резким толчком в спину подпихнул поближе к капитану этого бугая с дикими, ненавидящими глазами. Тот еще не отошел от сумасшествия рукопашной схватки и не осознавал до конца, что с ним произошло. Халат моджахеда был порван, на плече из дыры торчали клочья ваты, побуревшей от крови. От лба до уха через переносицу тянулась багровая ссадина.

— Спроси, — сказал Курков, обращаясь к Махбубу, — где их командир.

— Это он сам, капитан. Их сто два было. Он их сюда привел. Рахматулла — большой ашрар. Разбойник.

Пленный, глядя на переводчика с обжигающей злостью, молчал, но было видно, как подрагивают его плотно сжатые губы.

Махбуб протянул капитану засаленную записную книжку.

— Здесь все цены есть, — сказал он, объясняя. — На тебя, на меня. На всех нас. Кто сколько стоит. Убьешь — столько заплатят.

Курков взглянул на книжку с безразличием: читать по-арабски он не умел. Но то, что есть записи с ценами, его заинтересовало.

— И дорого мы стоим? — спросил он Махбуба.

— Каждый по-разному. Большой генерал — много. Маленький — мало.

— Спроси его, Махбуб, во что Рахматулла ценит жизнь обычного человека?

— Она ничего не стоит, — ответил душман на вопрос и ощерил белые острые зубы. — Аллах дарует нам жизнь, он ее заберет. Кисмат. Судьба.

— А у тебя записаны цены. Джегрен — триста тысяч афгани… Джегрен — это капитан? — спросил Курков Махбуба.

— Майор.

— Выходит, жизнь майора вы цените в триста тысяч. Дегервал… Это полковник, да? Дегервал — восемьсот тысяч афгани… Значит, есть цена жизни в вашем прейскуранте?

Махбуб перевел.

Рахматулла снова ощерился:

— Это не цена жизни. Это цена головы неверного. На такой товар есть спрос. А жизнь… даже жизнь джанрала стоит не больше одного патрона.

— Сколько афгани стоит по нынешним временам автомат?

— Сто тысяч афгани.

— Выходит, меня ценят в два автомата. Верно?

— Хо, — ответил Рахматулла. — Да.

— Скажи ему, Махбуб, — это дешево. Я стою значительно дороже. И они об этом знают. Нет, постой, так не надо. Скажи им, что они ошибаются. Капитан Курков свою жизнь ценит дороже, и она обойдется моджахедам во столько, во сколько он ее ценит сам. Так и скажи.

Вдруг он вспомнил о змее, про которую забыл в пылу боя. Махнув рукой, чтобы увели пленного, подошел к месту, где лежал в засаде. Все здесь оставалось на своих местах — бурый камень, щебенка, политая маслянистой кровью. Не было только змеи. Куда она делась, никто не видел…