— Черт! А я говорю — ничего ты не понимаешь. Вот если бы ты, Рачковский, сам наткнулся на этого проклятого… как его… священника, что ли. Небось другое запел бы.
— Ничего бы я не запел, — хладнокровно отвечал Рачковский. — Во-первых, многое забывается…
— Многое, да не всё.
— Многое, Костик, многое!.. — Говоривший зевнул. — Мой совет: во-первых, продолжай спокойно трудиться. Вперед не выскакивай, но и пасовать особенно нечего. Что же касается священника…
— Да, вот именно, — буркнул Костик.
— Что же, посмотрим. Мог он и не узнать тебя, мог и не заметить. Поглядывай на всякий случай… Впрочем, я еще подумаю. Так или иначе, завтра у тебя выходной, и нам с тобой предстоит рейс в Сосновку. Выспаться надо, любезный, выспаться. Советую… Сон, говорят, сладчайший дар аллаха.
— А я бы лучше на станцию… — заворчал тот, кого собеседник называл Костиком. — Тогда пропала Одигитрия. Другого такого случая сто лет ждать…
Оба — слышно было — поднялись со скамьи, направились к крыльцу. Поднимаясь по ступенькам, высокий, видно, споткнулся: он громко выругался.
— И вечно ты, Костик, так, — зевая, сказал второй. — Человек не знает, где споткнется, но должен предполагать. Осторожность, но спокойствие, вот как, дитя мое…
«Дитя» проворчало что-то в ответ, потом мелькнула полоска света, дверь захлопнулась, и стало тихо.
— Чего это они? — зашептал Димка. — Не поладили, что ли?
— Может, научный спор… Одигитрия какая-то. Непонятно.
— И эта самая Одигитрия пропадет, если они не поедут в Сосновку.
— Может, знакомая? Одигитрия-то? Имя просто такое?
— А священник при чем тут? Я точно слышал про священника.
— И я. Знаешь, Вадим, мне кажется, что здесь какая-то тайна. Длинный боится священника, а который главнее, тот все время его успокаивал.
— Рачковский.
— Ага… А может, это все нам показалось? В темноте-то любой разговор каким-то не таким кажется.
— Каким это не таким?
— Эх, не понимаешь! Вот, например, я в школе тебя окликну: «Эй, стой!» Ты и ничего, стоишь себе, ждешь. Ну, а если ночью? Идешь ты, а кругом темнота, жуть. И вдруг: «Эй, стой!»
— Ясное дело, — сказал Димка. — Убегу. Или поскорее спрячусь.
— То-то и оно. Может, дядьки болтали просто так, по делу. А мы уж и обрадовались: тайна.
Оба дружно засмеялись.
— Ну, я побегу, — заторопился Димка. — Спокойной ночи. Завтра увидимся!
Димка убежал.
После ужина Михаил вышел во двор почистить зубы на ночь — мать уже привесила умывальник к изгороди; она каждую весну умывальник во двор выносит: как снег стает, так и умываются все во дворе.
За изгородью кто-то ходил. Не переставая чистить зубы, Мишка пригляделся: Настя. Собаке поесть вынесла. Заметила Мишку, подошла, спросила из-за плетня:
— Мишк! Куда это он повел Каролину-то?
От неожиданности Мишка чуть зубную щетку не проглотил.
— Какую Каролину? Кто?
— Кто! Братец твой, кто же еще.
С трудом до Мишки дошло, что Каролина — это и есть взрослое Линино имя. Вот как, оказывается, ее звать: Каролина.
— А-а… Они в кино пошли. А что?
— Ничего, — сумрачно ответила Настя и отошла от изгороди.
Мишка отвязал своего Барбоса, чтобы свободно побегал по двору, а сам отправился спать. Будильник поставил на шесть часов: решил утром как следует повторить географию. В тот день должен быть опрос, а Мишка об этом опросе только что вспомнил. И то случайно: подумалось вдруг про ту самую Сосновку, ехать в которую собрались соседи-ученые. Интересно, в какой стороне расположена Сосновка относительно Городца? Южнее она Городца или севернее? Слыхал он, что до Сосновки около тридцати километров и что ехать сначала надо на автобусе, а потом идти пешком.
А в какую сторону?.. Тут-то и вспомнилась география и этот самый опрос. Николай Семенович — он спуску не даст. К тому же Николай Семенович завуч. Шутки с ним плохи! Даже не двойку поставить может, а просто кол. Сиди тогда все лето, учи географию, на дополнительные занятия ходи… И плакали тогда раскопки, и подземный ход, и все другие удовольствия. Как это он мог забыть про опрос?
Мишка так забеспокоился, что проснулся гораздо раньше будильника. На дворе было сыро, стоял туман.
Никогда еще ему так не хотелось спать, как в это раннее пасмурное утро. Залечь бы сейчас обратно в теплую постель, накрыться бы с головой да и всхрапнуть этак часиков до десяти! Но об этом нечего и думать. Нарочно, чтобы отогнать все мысли о теплой постели, Мишка выбежал во двор в одной майке и трусах. Ух и студено же! Земля холодная, будто подмороженная. Но, в конце концов, надо же закаляться!.. Прыжками добрался до изгороди, забрякал умывальником. Вот так водичка — лед! Кое-как умылся — и обратно, в дом.
С холоду половики в комнате показались нагретыми, а воздух — душным. Ну и натопили же вчера… И как только он спал в такой духотище!
Распахнул окно и сел учить географию. В доме осторожно заскрипела дверь — проснулась бабушка. Слышно было, как она о чем-то разговаривает с матерью, ходит по кухне, а вот и на крыльцо вышла и с кем-то там здоровается…
Мишка зажал было уши ладонями, чтобы не отвлекаться, но случайно взглянул в окошко и увидел: мимо палисадника двигались оба ученых. У высокого, который шел сзади, на спине был рюкзак. Тот, что пониже, шел налегке, засунув руки в карманы короткого плаща. Бабушка стояла у калитки, разговаривала с учеными.
