Стрелецкая казна - [7]

Мужик в грязной однорядке лежал на животе. Кто же его? Тут и деревень поблизости не видно.

Я перевернул мужика на спину — все-таки негоже бросать соплеменника в лесу умирать. Мужик был в зрелом возрасте, с окладистой бородой. В плече у него торчал арбалетный болт, поперек живота — длинная, но неглубокая ножевая рана. Кровь уже запеклась, но после ранения он кровил обильно — от кустов к месту, где я его нашел, вела кровавая дорожка. Неизвестный был без сознания, хрипло дышал. Как он попал сюда? Ладно, выясним, если выживет.

Я оторвал край его нижней рубашки, выдернул у него из плеча арбалетный болт и перевязал рану. Болт — это не безнадежно, если бы была стрела — такой фокус бы не удался. У болта тыльная сторона наконечника сглажена, а у стрелы имеет обратный наклон: в тело заходит легко, а вытянуть невозможно, только с клочком мышц.

Так, что тут с животом? Порез длинный, поперек всего живота, но неглубокий — не более сантиметра. Я снова оторвал полосу от его же рубашки, нашел мох, пусть и перезимовавший, растер в ладонях, густо пересыпал рану и перевязал. Мох — природный антибиотик, все ратники об этом чудесном свойстве мха знают и при ранениях присыпают рапы перетертым мхом. Они заживают быстрее и не гноятся.

Мужик снова застонал. Сколько он здесь лежит? Земля после зимы холодная, да он еще и ослабел после ранений. Как бы не подхватил воспаление легких — тогда ему не выкарабкаться. Я снял с пояса фляжку с вином, приподнял голову, влил несколько глотков. Раненый сглотнул, полежав немного, открыл глаза, еле слышно прошептал, просипел даже:

— Еще.

Я опять дал ему вина. Конечно, лучше бы воды, она легче утоляет жажду, но где ее взять? Я приподнял раненого, подтащил к дереву и прислонил. По крайней мере, сидя ему лучше и поить удобнее. Вроде в сознании, только очень слаб. Я тронул его за плечо.

— Ты кто?

— Иван, — прошептал раненый.

— Кто это тебя?

— Тати.

Ага, уже какая-то ясность. Надо мужика выручать. А как его выручать — ему уход нужен, тепло, питание, перевязки. Не в лесу же его выхаживать. Стало быть, деревню искать надо.

— Слышь, Иван, ты полежи. Я тебя не брошу, деревню вот только найду — помощь нужна.

Иван сидел в забытьи, но щеки чуть порозовели. Вот это я сказал — «полежи», — можно подумать, он встанет и уйдет!

Я вышел на опушку, стал осматривать окрестности. Вон вроде за леском дым вьется. Я направился туда. Вот нужный мне двор. Глаз сам уткнулся в подводу. Стало быть, лошадь есть. На подводе не увезти, завязнет в грязи, а верхом — можно.

Я постучал в ворота. Вышел какой-то замурзанный, испуганный крестьянин. Я поздоровался, попросил коня — раненого в деревню привезти. Селянин и слушать не хотел. Тогда я предложил ему сходить вместе — и лошадь при нем, и деньги.

— Деньги? переспросил крестьянин.

— Деньги, — подтвердил я и потряс кошелем. — Полушка сейчас и две полушки потом.

В те времена оброк собирали деньгами; а достать их в деревне — затруднительно. Сначала надо отвезти товар в город — репу или морковь, продать, и только потом появится звонкая монета. И поэтому деньги в деревне ценились больше, чем в городе. Пока он не передумал, я достал полушку и сунул ему в руку.

— Я мигом, — засуетился крестьянин.

Он вывел из сарайчика лошадь, старую, с провисшей спиной, набросил на нее тюфяк. «Молодец, — мысленно одобрил я, — раненого так везти будет удобней».

Утопая чуть ли не по колено в грязи, пошли к леску. Немного поблуждали, но нашли раненого.

— Я думал, ты уйдешь, — прошептал он пересохшими губами.

— Не обижай, я русский. На лошади удержаться сможешь?

— Попробую.

Мы с крестьянином кое-как взгромоздили раненого на лошадь, крестьянин вожжами ловко притянул его к лошадиной спине, и мы пустились в обратный путь. Лошадь еле шла — настолько она была стара. Мы с усилиями вытаскивали ноги из грязи, и пока дошли до деревни, взмокли от пота.

— Комнату в избе уступишь — вишь, раненому отлежаться надо, перевязать, в тепле отойти. Боюсь, как бы от простуды лихоманка не приключилась.

Крестьянин махнул рукой — заноси.

Мы бережно сняли с лошади раненого, занесли в избу, уложили на лавку. Я стянул с Ивана грязную однорядку, отдал жене хозяина:

— Постирай.

Сам крестьянин толкался рядом, явно что-то выжидая. Ах да — деньги! Я достал две полушки медных, о чем был уговор, и отдал ему.

— За кормежку и ночлег сколько возьмешь? Мужик долго шевелил губами, кашлял, чесал в затылке, и когда я уже начал терять терпение, выдал:

— А щи с мясом или пустые?

Твою мать! Для этого вопроса надо было столько думать?!

— С мясом — каждый день по курице, или поросенок на два дня.

Мужик опять начал считать, шевеля губами и загибая пальцы.

— Сколько ден пробудете?

Кабы он не был хозяином — ей-богу, дал бы затрещину!

— Седьмицу точно. Мужик радостно выдохнул:

— Тогда рубль!

Я достал из кошеля два рубля, отдал и сказал:

— Купи лошадь. Эта по весне пахать уже не сможет. Крестьянин радостно зажал в кулаке монеты и заорал на жену:

— Шевелись, видишь — гости дорогие кушать хотят! Хозяйка засуетилась, выставила из печи на стол чугунок, достала из подвала квас, квашеную капусту, моченую бруснику, соленые огурцы. Через некоторое время в избу ввалился хозяин, неся обезглавленную курицу.