Осторожно проехав лес, мы выбрались на Муромский тракт и пустили лошадей галопом. Скоро вечер, и мне не хотелось приехать к закрытым городским воротам.
Успели в последний момент, когда стражники уже закрыли одну створку ворот. Влетели в город на взмыленных лошадях. Во время скачки по дороге я боялся, что девчонки не выдержат, попросят отдых, но они сдюжили.
За воротами я остановился — спешить было некуда; взял лошадей под уздцы и повел в поводу. Как хорошо пройти пешком — пятая точка уже отбита: не любитель я конных скачек, хотя жизнь заставляет привыкнуть и к этому виду передвижения.
Вот и постоялый двор, где мы обычно останавливаемся на ночлег. Слуги приняли коней и повели в конюшню, а я с девушками пошел на постоялый двор.
Трапезная была полна людей, все — в изрядном подпитии. Увидев меня с девушками, народ застыл в изумлении. Наступила просто мертвая тишина.
— Почто пьем, люди? Праздник какой ныне? А то я что-то дням счет потерял.
Из угла раздался вопль, выскочил Карпов и бросился обнимать дочь. По щекам его текли слезы, он сжимал девушку в объятиях, оглядывал с головы до ног, целовал. Более бурных проявлений отцовских чувств я не видел.
Из того же угла выскочили мои дружинники:
— Юра! Жив!
Начали меня обнимать, хлопать по плечам. У Андрея рука тяжелая — приложился так, что кости хрустнули.
— Осторожнее, ребята, у меня еще не все зажило. По какому поводу пьем?
— Купец дочку оплакивает, думал — все, а тут ты с девушками. Мы тоже думали — конец. Горе вином заливали, купец не скупился, стол богатый накрыл. Как удалось-то?
— После расскажу. Пожевать чего есть ли?
Меня чуть ли не на руках отнесли к столу, усадили на лавку. Рядом сидел охранник из обоза, пьяный в стельку. Едва глянув на меня мутными глазами, он уронил голову на стол и захрапел.
— Устал человек, — уважительно кивнул на охранника Андрей, подхватил его под мышки и потащил на второй этаж, в комнаты. Герасим и Павел сели рядом, по обе стороны от меня, подгадывали в оловянную миску лучшие куски, пока я насыщался. Почувствовав в животе приятную тяжесть, я сдобрил ужин хорошей кружкой мальвазии.
— Все, хлопцы, сил нет — спать, все разговоры завтра.
Меня под руки пропели в комнату, сняли сапоги, пояс с саблей и уложили в постель. Отключился я мгновенно.
Проснулся оттого, что за дверью кто-то ругался. Я разлепил глаза. Уже утро, в оконца льется солнечный свет, комната пуста. Дверь приоткрылась, в комнату заглянул Павел.
— О, ты уже проснулся? К тебе гости. Пропустить?
Я поднялся с постели, натянул сапоги, опоясался. Негоже встречать гостей, даже на постоялом дворе, не опоясавшись — неуважение.
— Заводи.
В комнату, шумно отдуваясь, протиснулся Карпов, поздоровавшись, уселся на лавку. Бойцы мои стояли у дверей.
— Доброго утречка! Слышь, Юрий, ты забудь про обидные слова, что я тебе у обоза наговорил сгоряча. Уж больно потеря велика была — доченька единственная моя, любимая. То не разум мой кричал, а сердце, кровью обливавшееся. Мир?
Я засмеялся:
— Мир, Святослав.
Мы пожали друг другу руки.
— Вот плата, о чем уговаривались.
Купец протянул мне кожаный кошель, раздувшийся от монет.
— А это — тебе отдельно. — Он снял с пальца массивный золотой перстень с изумрудом и надел мне на палец. — Дочка о твоих подвигах рассказывала. Герой! Не пойдешь ли ко мне служить, охранник у меня только один надежный остался.
Плату хорошую положу, сколько князь платит — так я вдвойне.
— Спасибо за приглашение, купец, но не обижайся — не мог у. Бойцы мои заулыбались:
— Говорили мы ему — не верил.
— Ну тогда прощевай, Юрий. Торопиться мне надо. Сам понимаешь — смотрины отменить нельзя, договор. Коли надумаешь — завсегда приму. У князя служба колготная. У меня спокойнее и сытнее.
— Извини, Святослав, я решений не меняю. Купен встал, по-дружески похлопал меня по плечу, поклонился нам всем и вышел. Бойцы уселись на лавку, Павел промолвил:
— По-моему, спесь с него слетела слегка. Как дочь потерял, человеком стал.
— Брось, Паша, — перебил его Герасим, — расскажи лучше, как все повернулось.
Я коротко пересказал об освобождении девушек, не упомянув только, что проходил сквозь стены. Герасим, услышав о злате-серебре, оставленном в избушке, аж за голову схватился и застонал:
— Что ж ты все бросил, хоть бы один мешок добром набил!
— Не хочу, Герасим, я этого золота, оно злодеями у людей отобрано, в крови все.
— Не брал бы себе, коли душа протестует, нам бы отдал, вот я бы не отказался.
Бойцы засмеялись:
— Заждались мы тебя, атаман, все жалели, что одного отпустили.
— Все закончилось лучшим образом. Сегодня отдыхаем, завтра назад, возвращаемся домой, в Москву. Нечисти не видно и не слышно боле, шайку разбойничью вывели под корень, а ежели кто и остался — не скоро с силами соберется. Сейчас деньги поделим, и делайте что хотите.
Мы уселись за стол, честно поделили содержимое кошеля, что передал нам купец. Завернув деньги в тряпицу, Герасим убрал их за пазуху и попросил посмотреть перстень. Мне не жалко. Герасим повертел его, надел себе на палец, полюбовался и с видимым сожалением вернул, цокая языком:
— Красивая вещь, дорогая.
— Старайся, и у тебя будет такая же.
