Стрела познания. Набросок естественноисторической гносеологии - [8]

Это понятие тем более необходимо, что (ср. § 102) концептуальная структура — нечто иное, чем каждое отдельное осознанное отношение ее наблюдательных, описательных, изобразительных, вербально определительных и тому подобных элементов к соответствующим им объектам и явлениям, то есть не может производиться восприятием этих последних, или, иначе говоря, она не там, где локально (в непрерывном пространстве) воспринимается эмпирический референт значений. Так, что же — это витающий дух, идеальные нормы и ценности (предполагающие неуловимую «внутреннюю» операцию, совершаемую гомункулусами)? Вырывание из естественного хода вещей, из инерции естественного хода и сцепления причин и действий (включая в естественный ход вещей и нашу психику, нашу чувствительность, культурно механизированные концептуальные и ценностные связки и тому подобное). И в то же время соответствие тому, что фиксируется средствами последней (что предполагает проработку этой чувствительности, ее исторический или расширенный по сравнению с природным характер). Параллельно, рядом, в сдвинутом пространстве или топосе (сдвиг или трансверсалъныи зазор, ecart) — ненаследственная (невстро- енная) система преемственности, преобразований, «памяти», картин, кумуляции, резонансных генераций и передачи связной и согласованной мысли пространством и временем «третьих вещей» (которыми мы чувствуем, воспринимаем и мыслим в смысле возможного синтеза) и отношениями между расслоенными и надстроенными одно на другое многообразиями. Но уже указанное выше соответствие «в точке» основано на топологическом дифференциале.

Ощущение, что «закон» есть топос своих собственных множественных существовании (то есть закон законов, порядок порядков), и выразилось у классиков также в идее некоего «первичного синтеза», «первородного субъекта», «origine» и во введении трансцендентальной рефлексии как своего рода имитации творения (без феноменологического «я могу», «живого» и без выявления структуры сознания, которая, в силу тривиальности полученной топологии, могла растворяться в законах-связях самих вещей, а не выделяться особо в отношении лишь к законам), то есть как уровень над законами, невыразимый в терминах явлений, связываемых законами и одновременно над ними.

Но поскольку действие мира на нас мы должны определять в континууме «бытие-сознание» (а не отдельно в том или другом), то есть фактически с учетом произведенности (повторяющейся непрестанно произведенности) начала, то для нас не будет этих «начальных» представлений, этой первичной основы, первородного субъекта со встроенной в него первородно истинной «почвой» и так далее., где смысл термина «между» сжался в бесплотную точку абстракцией логической бесконечностью, регулирующей выражение истин. Понятие «начала» в абсолютном смысле не имеет здесь места, эмпирический смысл в языке историка имеет лишь интервал, а не начало. Ничто не начально и ничто не первично (если брать сингулярно, а не трансцендентно). Иными словами, понятия «первичный субъект», «одно сознание», «субъект — объект», «тождество бытия и мышления» (как принцип рациональности), «данность», «самосебетождественность», «формализм- интерпретация» и тому подобное принадлежат вторичному, накрывающему пространству (накрывающему в силу макроскопичности всякого фиксируемого и сообщаемого опыта). И, следовательно, они не могут быть первичными понятиями историка знаний или аналитика сознания. То есть (ср. § 40) ни новое во времени (как мысли случиться впереди?), ни культура (что за перенос понятого извне в себя?) не понятны, мистичны, парадоксальны без указания на работу «живых» (третьих) вещей, без независимого постулата монадического воплощения «всего» и воспроизводства (ср. также § 23). Все остальное, что я могу сказать, — простое развитие следствий из этого. Правда, для указанного накрывающего рефлексивного пространства был символ — Сенсориум Деи, который то всплывал, то скрывался. Но это же живая или «живущая вещь». Символ — средствами нашего воображения или сросшегося с твердым монтажным телом артефакта качественно- субъективного состояния выполненная и для нас «понятная» топология; но это живущая вещь, другим своим концом уходящая в сферу в смысле работы «символ и сознание». Символически-телесные описания, живущие в «между», «живые вещи». И, следовательно, мысли, как события или явления (в моем техническом смысле), должны, наоборот, браться как факт, независимый от всего остального мира (ср. § 106), локально, на месте выполняющий (создающий?) законы мира (а не с заходом через трансцендентную перспективу, ее далекое, применительно к чему уже Кант установил антиномии непрерывности), и как содержащий двуединство: содержание в естественно выстраивающемся, натурально производимом ряду (где моменты сознания времени разорваны) и оно же в воспроизводимом ряду (с итерацией мимезиса и артефактами), где «я» (и мир) непрестанно создается, порождается и поддерживается («дополнительно», «независимо») и где моменты времени могут быть соединены, синтезированы. Но лишь живое может создавать живое. Нет ничего, кроме «живых» третьих вещей, что могло бы это делать. На фоне космоса принцип свободного действия как особой активности четко выделен как особый и далее несводимый (как и принцип инерции, принцип жизни и тому подобное) и как постулативно полагаемый с самого начала, чтобы можно было понять его проявления и действия. § 6. Если мы вводим в круг анализа порождающие свойства (а мы их вводим и видим соответствующие зависимости и гармонии в зазоре, высвободившемся свободой и не наглядностью, неразложимой целостностью и завершенностью, что = снятию постулата «понятие знания тавтологически имплицирует, что я знаю то, что думаю, то есть не могу не знать состояние собственного ума»), то (ср. также § 110) мы должны видеть, что их, то есть действий производства мысли структурой, нет и не может быть без различительного протяжения в пространстве и времени (не — непрерывной протяженности в реальном пространстве эмпирических объективируемых воздействий вещей и во времени «настоящего момента» фиксации, сознательной регистрации этих воздействий). Иначе говоря, идея состоит в том, что 1) должна быть временно-пространственно протяженная форма существования и действия знания и сознательного наблюдения, и 2) она должна разрушаться или вырождаться в смысле возможностей движения по отношению к загороженному данным пространством, другому, ушедшему в безразличную область. Тогда есть история (при допущении взаимоисключающей множественности фона свободного изменения). Иначе мы были бы всегда и только ирокезами. Но новое (возникшее из первичной сознательной жизни) снова упакуется, «сгустится» в верхних этажах и потеряет связь со своими источниками происхождения, станет «культурой», ведя к неминуемому вырождению. Таким образом пространство и время нам нужны для представления, изображения особого рода действий производства мысли. Например, при пространственной разделенности нет и не может быть этого «физического» естественного действия (и, следовательно, — понимания, безотносительно к психологии). Формальные условия возможного взаимодействия и называются нами пространством и временем. Там, в объекте, пространство условие действия знания (в смысле отсутствия «физического» действия без топологической сигнальной связности: высказывание о нем или полагание его в мире не имеет смысла), у нас, исследователей, представление его — (различительное) условие знания (о явлениях знания), а не в том смысле, что в языке-объекте мысли как ментально-психические состояния пространственны или содержат в себе пространственные термины. А вот когда уже есть эстезисное пространство-время события (со-бытия) мысли, то уже можем — в зависимости от того, какова конкретно структура и связи, — говорить об историческом времени, о времени объективной истории как реальном времени макродвижения, жизни, развертывания, ритмов, ускорений, задержек и тому подобных эмпирически наблюдаемых обстоятельств.