Стрела над океаном - [38]
А кругом так чудно, так красиво! Холмистые зеленые берега. Рощи берез, солнечные полянки, залитые розовой пеной цветущего шиповника. Побродить бы здесь, подышать свежим, душистым воздухом! И как это никто не живет на этих зеленых берегах? Пароходик бежит и бежит, и никого, ни одной живой души не видно на берегу. Вот отличное место для пионерского лагеря. А тут — для дома отдыха…
Щеки кончаются. Горы отступают, отступают, медленно уходят к горизонту. Они виднеются теперь вдали синеватой волнистой линией. Снова — невысокие, заросшие тальником берега, рощи ивняка.
Погода совсем разгулялась. Вовсю греет солнце. И река стала голубой. С пастельной мягкостью отражаются в ней белые облака, застывшие над головой.
Ясный, солнечный день клонится к вечеру. Прямо над рекой, у самого горизонта, возникает скопление кучевых облаков, белых, с синими провалами и тенями, похожих на застывшие клубы дыма гигантского костра. Потом в этих облаках постепенно начинает проступать что-то темное, огромное, сразу заполнившее даль и как-то все подавляющее собой.
— Ключевская, — равнодушно говорит пожилая колхозница и в который уже раз любовно пересматривает драгоценные патефонные пластинки.
Сероглазая девушка, опустив на колени книгу, не отрываясь, смотрит в ту сторону, где в облаках появились смутные контуры Ключевского вулкана. И ее чистое юное лицо становится серьезным, даже вдохновенным, словно она вдруг увидела воплощение своей сокровенной мечты…
Вершина горы — за облаками. Виднеются только ее склоны, покрытые снегом. Впрочем, и они скоро скрылись в опустившихся ниже облаках. Похоже, что красавица сопка на несколько минут приподняла облачную чадру, чтобы глянуть на пароходик, бегущий по реке.
Справа по борту, тоже наполовину скрытый облаками, громоздится сумрачный даже в этот светлый вечерний час вулкан Шивелуч.
Приближается царство вулканов — «горелых сопок», как называли их русские казаки в давно прошедшие времена, — на которых по старинному камчадальскому преданию живут боги — Кукх и его супруга Какх…
А пароходик бежит и бежит.
И вот на берегу видны деревянные домики — поселок Ключи, залитый розовым светом заходящего солнца…
Как и всякому дорожному человеку, в пути по-разному приходилось устраивать свой быт. Приходилось спать на палубе буксирного катера, на полу в казарме, на таком неудобном ложе, как три стула, поставленные в ряд, на узеньком диванчике в кают-компании шхуны, на «койках» в номерах поселковых гостиниц.
О, эти дорожные дома! Порой в них принадлежит тебе всего лишь одна койка и половина подоконника. На спинке койки рядом с казенным полотенцем висит твой фотоаппарат, этюдник; на подоконнике стоит бритвенный прибор, флакон тройного одеколона — и это уже твой дом. И как мечтаешь в пути о таком доме, особенно, когда негде приклонить голову, а ты устал и тебе холодно, хочется спать! Как радуешься ему, этому «дому», и с каким равнодушием покидаешь его, отправляясь дальше в путь!..
Добрую память о себе оставила гостиница в поселке Ключи. Никакими чрезвычайными удобствами она не отличалась. Жить пришлось в общей комнате, в которой одна к другой стояло десять кроватей, а посередине — общий стол с общим зеркальцем для бритья. И люди в этой общей комнате были разные, случайные. Хороший все народ, но… Одни из них не могли жить без радио — просто не представляли себе вечернего отдохновения от трудов без орущего во всю свою мощь репродуктора. Другие удивительно, гомерически, храпели по ночам… И все-таки об этой гостинице вспоминаешь с теплым чувством. Почему? Да потому, что есть в ней тетя Маша, как все постояльцы называют тамошнюю «администраторшу» — пожилую женщину в платке на седой голове, в шлепанцах на больных, подагрических ногах.
Собственно, ничего особенного она не делала, чтобы создать удобства для людей. Разве только придирчиво следила за чистотой. Дело заключалось в другом: каждый постоялец — даже если он появлялся на два-три дня — был для нее не «койко-единицей», а живым человеком. Не навязчиво, совершенно искренне, в силу присущей ей доброты и душевности, она проявляла живой интерес к людям. А это ведь очень ценят все плавающие и путешествующие, оторванные от дома, от семьи.
Когда по вечерам тетя Маша входила в комнату, освещенную режущей глаза стосвечовой лампочкой без абажура, и садилась возле стола, сразу становилось по-домашнему уютно. Она внимательно слушала разговоры постояльцев, а так как дотошно знала, кто и зачем приехал в Ключи, давала советы. Или просто выражала бесхитростное сочувствие человеку, заброшенному в такую даль служебными обязанностями.
Тихого молодого паренька — он ехал с женой и ребенком на работу в Козыревский леспромхоз — она убеждала быть настойчивей в своих требованиях к тамошнему директору.
— Знаю я его: мужик прижимистый, — говорила она, — а ты не уступай. Не один едешь — с дитем!
Мрачному, заросшему сивым волосом снабженцу, приехавшему по каким-то делам в Ключевской деревообрабатывающий комбинат, она каждый вечер приносила в кружке мутно-зеленый травяной настой.
