Стрела над океаном - [25]
Ночью он прилег, поджав ноги, на жесткий коротенький диванчик. Положил под голову портфель, укрылся бушлатом. Лицо у него измученное, постаревшее за несколько часов. Только было закрыл глаза и тут же вскочил, стукнувшись коленом об обеденный стол. Хватаясь руками за переборки, стремительно рванулся в сторону к матросскому гальюну…
Но никто ни разу не слышал от него ни единой жалобы. Никому не докучал он своими бедами. И ни у кого не искал облегчающего жизнь сострадания. Скромный, тихий человек, он был настоящим мужчиной.
Эти временные неудобства, все эти муки — что ж, они неизбежные спутники его нелегкого ремесла.
Чего только не приходилось ему видеть и испытать на своем корреспондентском веку! Летал на самолетах в сплошном тумане. Мотался по камчатским дорогам в кузове грузовика. Ездил на собаках. Плавал на катерах. Мок, мерз. Спал на полу, а то и вовсе не спал. Ел что попало, а то и вовсе ничего не ел.
Пыльник и сандалеты — это не от неопытности, не от легкомыслия. Это от солдатской готовности. Человек необычайной мобильности, стойкости и удивительной способности ограничивать свои потребности, он не случайно написал увлекательную документальную повесть о «Человеке с железным оленем». О замечательном землепроходце наших дней — камчатском спортсмене-велосипедисте Травине. Он, этот Травин, исколесил не только Камчатку. Он пересек на велосипеде в 1928–1931 годах всю страну — от Дальнего Востока через Сибирь и Среднюю Азию до Крыма; оттуда — через Москву к Мурманску и вдоль побережья Северного Ледовитого океана до Чукотки. Восемьдесят пять тысяч километров на велосипеде за три года!..
Очутившись на берегу, корреспондент мгновенно ожил.
Первое, что он сделал, — пошел в магазин. Купил полотенце, мыло, зубную щетку, носки. В портфеле-то у него ничего не было, кроме блокнота, небольшого запаса бумаги и трех кубиков плавленого сыра. Потом с удовольствием пообедал. Его клонило ко сну после бессонных ночей. Но он пошел на охоту за фактами.
Пока я «вживался» в обстановку, восхищался красотами природы, он спокойно и расчетливо охотился за фактами.
И так было всегда, где бы мы с ним ни оказались — на островах, на звероферме, потом на реке Камчатке, на рыбокомбинате, на базе сплавного рейда, в рыболовецком колхозе, у вулканологов.
— Собираетесь завести клеточное песцовое хозяйство? Очень хорошее намерение, просто превосходное! Но пока это только намерение, а не факт… Выполнили досрочно план по забою котиков? Ну — это отличный факт! Строите водопровод? Уже строите? Очень хорошо, это факт… Так, колхоз купил два малых сейнера? Хорошо! На Ключевскую отправили семь отрядов вулканологов? Очень интересно! — и китайская самописка заполняет странички блокнота.
Он был убежденным жрецом великого, строгого бога Факта. Песнопения, которые он посвящал этому богу, порой укладывались всего в несколько строк. Точных, ясных строк, без завитушек и побрякушек, всегда конкретных, всегда интересных.
В последний раз я видел его в Петропавловском аэропорту. С портфельчиком и пыльником он спешил к вертолету. Видно, опять не успел заскочить домой!..
УСТЬ-КАМЧАТСК
НА «МАТЕРИК»
Вечереет. Тепло. Но весь день, с утра, — дождь. Моросящий, безнадежный. Дымчатой, серой пеленой затянул он горизонт. И все кругом кажется мутным, серым.
Вчера, поздно вечером, распрощались с островом Беринга. В последний раз мелькнули редкие огни поселка Никольское — исчезли, растаяли в темноте. Всю ночь сильно качало. И весь день качало.
Прошли мыс Камчатский — он на несколько минут возник в мглистой дали синеватым пятном. Вошли в Камчатский залив. Подходим к устью реки Камчатки, возле которого расположен поселок Усть-Камчатск. В этих местах нетрудно запомнить географические названия.
Сильная зыбь. Пологие волны цвета бутылочного стекла раскачивают корабль.
Вдали, за сеткой дождя, видно что-то желтоватое, похожее на низкий песчаный берег. Нет, это тоже вода. Мутно-желтая, она отделена резкой чертой от темно-зеленой, по которой мы идем. Это воды реки Камчатки. На стыке зеленой и желтой воды серебряными торпедами взлетают большущие рыбины — говорят, чавыча. То ли они просто резвятся, то ли им не по нутру столь резкий переход из прозрачной морской воды в мутную речную.
Вот мы вошли в желтую, охристую воду. Слева, — весь в белой пене, в брызгах, сильный накат кипящих волн на низкий, чуть приметный берег. По горизонту, под ненастным небом, — невысокие сопки. Жалобно кричат чайки. Целые стаи их вьются за кормой корабля.
Почему всегда так безрадостен и как-то бесприютен вид устья большой реки, впадающей в море в низменной местности? Вода, вода, низкие пустынные берега. Кажется, на много километров вокруг нет ни одной живой души.
Командир говорит, что устье реки Камчатки похоже на устье Ла-Платы. Может быть. От этого оно не выглядит веселее…
К борту корабля швартуется маленький катерок, и на капитанском мостике появляется непривычная фигура. Щуплый белобрысый человек в слишком большом для него синем берете принимает управление кораблем. Это лоцман. Мы долго, больше часа ждали его. Нужно было бы радоваться, что наконец-то он появился: день неприметно, без зари, гаснет, а попасть в незнакомый Усть-Камчатск хочется засветло. Но за действиями человека в берете следишь с невольным ревнивым чувством. Ведь стало уже привычным, что судьбы корабля в руках нашего статного широкогрудого командира, с золотыми шевронами на рукавах потертого, но отлично сидящего на нем кителя. А тут вдруг этот штатский чужак! Он суетливо курит, что-то, смеясь, говорит командиру, стоящему рядом с ним, что-то покрикивает в переговорную трубку.
