Стражи времени - [33]

Первым выступил зам. начальника:

— Граждане заключенные! Гитлеровские захватчики рвутся к Москве, сердцу нашей Родины! Красная армия бьется из последних сил. Враг, неся тяжелые потери, продолжает наступать. Кто из вас хочет помочь своей Родине? Вы все осуждены, народ кормит вас и поит. Пока вы сидите здесь на нарах, бойцы и командиры Красной армии, преодолев временные трудности первых дней войны, бьют фашистских гадов. Вам предоставляется возможность кровью смыть свой позор. Для вас организованы штрафные батальоны, вступив в них, вы сможете послужить Родине! Может быть, вы погибните в бою, но вы умрете, как солдаты, а не как заключенные. Вы снимите позор с себя и с членов ваших семей. Ваши родные смогут гордиться вами. Кто желает пойти на фронт — шаг вперед!

Среди зэков поднялся неясный гул. Каждый говорил своё, переваривая только что услышанное. Политические заключенные почти сразу вышли вперед. Их построили в колонну и увели, оставили только несколько стариков, которых забраковали по возрасту. Среди стоящих на плацу остались почти сплошь уголовники. Офицеры никого не торопили, отойдя в сторону, они курили, бросая недобрые взгляды на сильно поредевшие шеренги. Наконец, один из заключенных, сделал шаг вперед. За ним еще и еще. Борзяк, стоящий в последней шеренге, хлопнув по плечу впереди стоящего товарища, тоже стал пробираться к зекам, изъявившим желание повоевать.

— Гляди, Шалый, там ведь и закатать могут, — шепотом пытался предостеречь его худющий, длинный как жердь зэк по кличке Верста.

— Там закатать могут, а здесь, на такой шамовке, того гляди, сам закатишься, — Борзяк оглянулся назад. — Счастливо оставаться, братва, не поминайте лихом.

Вышедших из строя уголовников, зам. начальника лагеря разделил на два отряда. Первый, большей численностью, сразу увели. Второй же отряд остался стоять на плацу. Борзяк осмотрелся, пересчитал оставшихся. Вместе с ним было ровно пятьдесят человек. Через полчаса появился сам начальник лагеря, полковник, и пристально оглядел стоящих в шеренге зэков.

— Этих, полста самых борзых, отдельно вези, мало ли чего учудят. Деятели еще те, — обратился он к старшему лейтенанту.

— Так точно, товарищ полковник, — отозвался старший лейтенант. — У меня для них и спецвагон в наличии имеется. А остальных в теплушках повезем, тех, которые поспокойнее.

— Добре, старший лейтенант, гляди в оба, — полковник взглянул на зэков. — А вам хлопцы, хочу пожелать, фрицев побольше наколотить, и в живых остаться!

— Это мы могём, нам мочить — дело привычное, в момент всю немчуру в деревянные бушлаты упакуем, — раздалось с разных концов шеренги.

— Ну, с Богом, братцы! — кричали новоявленным воинам, остающиеся мотать срок зэки.

Пятьдесят самых борзых, как выразился начальник лагеря, зеков действительно поместили в отдельный вагон. Он был разбит на три клети, расположенные вдоль вагона и забранные толстыми решетками. Между клетями и стеной вагона имелся узенький проход для часового. В углу вагона, за последней клетью, был расположен отсек для караульных. В отличие от клетей для зэков, отсек для караульных имел не решетчатую, а дощатую стену с дверью, выходившую в тот же узкий проход, где прохаживался часовой, вооруженный не винтовкой, а пистолетом. Остальных зэков погрузили в теплушки. Режим там был более вольный. В углу каждой теплушки тоже был сделан отсек для охраны. Часа через два поезд тронулся и помчал народ в сторону фронта, который с каждым днем медленно, но верно приближался к Москве.

Старший лейтенант появился в проходе лишь один раз. В руке у него был портфель и направлялся он в отсек для охраны.

— С личными делами пошел знакомиться, особо неблагонадежных граждан выявлять, — злорадно подумал Шалый. — Похоже, старлей в нашем вагоне решил обосноваться. А вот закут для конвоя в вагоне оборудовали не по уму. Если хипиш начнётся, они сразу не въедут, что стряслось, а пока оттуда выскакивать будут, тут не только толковый зэк, а и черепаха беременная ноги сделать успеет, — размышлял Василий.

Он изначально не собирался на фронт, намереваясь удрать по дороге. Поезд ехал уже третьи сутки, а случая сбежать все не представлялось. Конвойные глядели в оба.

«Скоро уж к линии фронта доберемся. Москву уж миновали. А бой-то под Москвой, в непосредственной близости уже идет» — нервничал Василий.

И вот случай подвернулся, и скорее, чем рассчитывал Борзяк. За всё время пути кормили всего один раз. Да и то дали лишь по куску черного черствого хлеба и по кружке воды. Народ начал роптать.

— Что ж это такое, браты? — разорялся плешивый тощий зэк по кличке Лапоть. — Мы же Родину защищать собрались. Значит, мы уже не зэки, а солдаты. А разве солдат в клетях возят? А разве солдатам такая шамовка положена?

— Точно! — раздавалось тут и там.

— Курево не выдают. Даже в нужник не выводят, в щели в полу мочимся! — ругались зэки.

«Буза поднимается, самое время линять!» — подумал Василий и, стукнувшись головой о деревянную скамью, заорал, имитируя припадок эпилепсии.

— А, суки! А, волки позорные! Мы за Родину помирать едем, а они, псы легавые, пожрать даже напоследок не дали! — Борзяк, истошно оря, перевернулся на спину, еще раз стукнувшись лбом об пол, окрасив его кровью, принялся сучить ногами и пускать пену из уголков рта. Вместо пены Вася искусно пускал слюну, да и лоб он разбил показушно, крови много, а ущербы здоровью никакого.