Стражи полюса - [7]

— От брата пришло письмо!

— Ну читай, вслух читай, — стали заинтересованно просить его белошерстые хищники.

Кохаб достал полученную открытку, прокашлялся и приступил:

— «Дорогой брат, на пути моем было не так много пересадок: с Курильского течения на Северо-Тихоокеанское, оттуда на Калифорнийское, с него на Северо-Пассатное, после, наконец, на Куросио, а там и долгожданный юг. Отыщутся ли слова в нашем северном наречии, которыми стало бы возможно описать южную красоту? Звери гуляют без шкур, и их тут очень много — ешь не хочу. Цвета кругом пестрые, что поначалу глаза режет, много зеленого, куда ярче шерсти старика Бенетнаша…»

Древний медведь оторвался от китовьего мяса, услыхав свое имя. Кохаб метнул завистливый взгляд на ковш Большой Медведицы, изливающий свет с небес на юг, и перешел к следующему абзацу:

— «Мы с Ланием славно устроились в городе Пекине. Работу отыскали в финансовом секторе. Занятие увлекательное, несмотря на большое число расчетов».

Голос Кохаба трогательно дрогнул:

— «Как поживает троица моих племянников и наследников? Знаешь, иногда расцарапает душу когтистая тоска: закрою глаза, в ушах начинает ветер реветь, и воображается север, снег и метели, а среди них — мои нерожденные ребятишки» — Кохаб закончил чтение письма.

— Плавают куда-то, — тихо ворчал Бенетнаш, — на месте не сидят, суетятся, там тоска берет, возвращаются. Зачем уплывали, когда есть родина?

— А кто такой на письме? — спросил медведь помоложе, ткнув лапой в портрет Дэн Сяопина.

— Наверное, южный зверь, — ответил Кохаб.

— Жуть. Похож на пришельца.

— Какого пришельца?

Медведь помоложе понизил голос:

— Рассказывают, что как раз недалеко от этой льдины видели на море неизвестный объект, с которого спускались пришельцы.

— Кто рассказывал? — поинтересовались собравшиеся.

— Тюлени.

— Тюленям можно верить, — объявили медведи.

— Объект захватил одного тюленя лучом, по тропе из света пришельцы его подняли на борт, и луч погас. Объект уплыл, а того тюленя больше никто не видел.

— Откуда ж им взяться?

— Может быть, оттуда? — Медведь помоложе поднял когтистый палец кверху.

— Сам сказал: приплыли. Оттуда бы были — прилетели. Значит, из мест не столь отдаленных.

— Мама, не хотим к пришельцам, — прижавшись к Урсуле, плакали медвежата.

— Не бойтесь, дорогие, это выдумки, — поспешно успокаивал Кохаб своих детей.

Слово «внезапно» здесь подходит даже больше слова «вдруг». Итак, внезапно полярную ночь рассек яркий свет прожектора. Взвыв от ужаса, одни медведи бросились наутек по суше, в то время как другие скрылись в темных толщах вод. Старый Бенетнаш притаился под недоеденным китовым плавником. Урчал мотор катера. Белый овал стал рыскать по льдине, пока не вписал в себя Кохаба, прикрывавшего бегство Урсулы с детьми. Брошенная из темноты сеть накрыла храброго медведя. Зверь запутался и упал. С катера на лед соскочили люди в меховых камлейках и унтах и, кряхтя, поволокли Кохаба на борт.

Чем ближе к экватору, тем чаще дни сменяются ночами, да ненадолго — близок новый день, как писал один поэт (а может быть, не писал, хотя ему и следовало). Уже на пятьдесят пятом градусе северной широты дни мелькают друг за дружкой куда чаще, чем хотелось бы. Эх…

Первые дни в новосибирском зоопарке Феркад негодовал. Сотрясая стальные прутья решетки, он не прекращал выть:

— Я требую справедливого суда! Требую присяжных!

Однако, получив целую охапку бамбука, он быстро смирил непокорный дух. Феркад откусил фалангу от первого прутика и стал тщательно жевать. Бессмысленная улыбка расплылась на медвежьей морде, глаза сделались стеклянными. Он чувствовал, как теплые волны пробегают от его сердца до самых кончиков шерстинок и, отражаясь, возвращаются. Челюсти двигались не без усилий, но он выплевывал пережеванный бамбук и кусал следующую фалангу. Подушечки на лапах слегка покалывало. Закрывать глаза было очень приятно, открывать их — напротив. Феркад уснул, но увидел самые обыкновенные сны.

Пробудился он от тихих поскуливаний в соседней клетке и решил не шевелиться. Когда кому-то рядом плохо, иногда не хочется подавать признаков жизни вовсе, и тогда, возможно, не придется говорить слов сочувствия, в то время как неуместны и не нужны любые слова.

Фонарь над клеткой испускал тоскливый пурпурный свет. Тень от решетки расчертила пол. Феркад перевернулся на другой бок.

— Эй! — воззвал он в темноту.

Фонарь озарил морду грустного белого медведя из соседнего вольера.

— Кохаб! Брат… Ты как здесь?

— Феркад? Что с твоими глазами?

Надо ли вновь возвращаться к вышеизложенному? Все вопросы братьев друг к другу именно о нем и только из него все их ответы. Пожалуй, будет разумнее обратиться сразу к завершению всей беседы в виде монолога Феркада. Взошло уж солнце, день сиял.

— Зимой, когда милые медвежьей шкуре морозы и ледяные туманы Арктики доползут до здешних широт, ты учуешь в нахлынувшем северном воздухе дыхание дорогого семейства. Не горюй, брат, о детях, не горюй о жене. Научу тебя отправлять письма, и ты сможешь поддерживать с ними корреспонденцию. Всего лишь нужно найти сток…

Кохаб улыбнулся и произнес:

— Я люблю писать письма.