Стража - [56]

Кто-то всхлипнул рядом.

— Вадим, не пугай мальчишку!

Огонь жрал Митьку, убийственно яркий в темноте, когда из этой темноты выдвинулась громадная тень и тенью-лапой прижала мальчишку к себе.

Потом из сгустившейся тьмы (пламя, разочарованно шипя, уползло в трещину) шагнул Денис со свечой в руках.

— Ты боишься. И твой страх, на основе прошлых впечатлений, моделирует будущее. Если не хочешь для брата такой судьбы, думай о розовом слоне. Думай. О розовом. Слоне. Погаси эмоции. Едва начинаешь бояться за Митьку, вспоминай розового слона. Или прислушивайся к пульсу. Считай его. Вот так. Митька, не реви. Всё это было в его воображении. Всё? Успокоился, Вадим? Тогда дай нам увидеть сны твоего Зверя.

23.

Он сидел на коленях, задом упираясь в жёсткие подошвы сапог из волчьих шкур. С мимикой Он ещё не умел справляться, потому-то нетерпеливо улыбался, запрокинув лицо к небу. Небо огромное, и Ему казалось, оно легло грудью на холм, куда Его привели. До сих пор Он воспринимал небо как некий потолок. В лесу потолок очень высокий, в деревне спускался пониже, а за кузней, которая метила границу между приткнувшейся к лесу деревней и степными холмами, небо обвисло.

Слепой поднял незрячие глаза и снова улыбнулся. Ему пообещали вернуть зрение, не полностью, правда. И не просто так, конечно, а за ответное обещание помочь справиться с каким-то чудовищем.

Старуха Меланья, которая взяла Его к себе сиротой и вырастила, часто говорила Ему сказки про чудища лесные, а однажды из того же лесу приволокла коряжину, дала Ему потрогать. На ощупь коряга была снизу бородатая, только бородёнка редкая и твёрдая, а сверху расходились три кривых сука, и старуха Меланья добавила, что ходит чудище на страшных косматых лапах. Слепой сразу вспомнил Меланьиного волка, который водил Его от дома старухи до кузни — и обратно и который в зимние морозы лез к Нему под сшитые шкуры погреться, и они спали в обнимку. С волком слепой чувствовал себя увереннее, хотя деревню и её окрестности знал сызмальства, заучил их крепко-накрепко, и даже до кузни Ему нетрудно дойти и без зверя.

Чудище о трёх головах да на мягких лапах очень интересовало слепого. Он даже, задумавшись, крепко сцепил почти негнущиеся от постоянной работы с молотом пальцы, но вспомнил и даже испугался немного, снова положил ладони врастопырку на колени и чуть втянул голову в плечи. Он очень боялся испортить проведение обряда.

И снова задумался. Длинный иноземец обмолвился, что чудище придёт в образе человеческом. Слепой иноземцу не очень поверил: зачем же называть человека чудищем? Уж лучше тогда колдуном-ведуном. Вон Скиф Всеслав — колдун-ведун. Его вся деревня боится, а боясь, боится и его богов. А ему того и надо. Слепой думал, что раскусил Всеслава давно, и всё благодаря своей слепоте. Всеслав не человек — думал слепой. Просто старые боги, от которых везде отвернулись, собрались однажды на заброшенном капище и слепили себе смотрителя, и получился Всеслав, волхв, похожий на всех своих богов сразу, как представлял это слепой. Похож Всеслав и на медведя в осень, заматеревшего, раскормленного, с загустевшей лохматой шерстью — слепой, будучи мальцом ещё, подошёл как-то к волхву со спины и ладошкой провёл от одного Всеславова бока до другого.

А иноземец длинный да гладкий. Он говорил как-то очень сверху, и голос его легко стекал вниз. Толмач, жавшийся к нему, заикался и запинался, переводя чудную речь. Слепому частенько хотелось, чтобы он вообще замолчал, потому что иноземец говорил и думал одно и то же, а слепой "видел", что он думает и говорит. "Видел" раньше, чем объявлял о том толмач.

Чу… Слепой насторожился. Ему показалось, что воздух, до сих пор состоящий из ленивых струек, широких течений и небольших водоворотов, дрогнул. Как будто Он по пояс стоял в ровной заводи лесного ручья, а неподалёку вдруг бухнулся в воду кто-то тяжёлый, и пошли от всплеска волны…

В незаконченном кругу шестерых, взявшихся за руки и лишь в одном месте, за Его спиной, не сомкнувших рук, Он чувствовал себя, как в маленькой избёнке без крыши и с открытой дверью. Но сейчас…

Ступни ног неожиданно засвербило от ясного желания немедленно встать и повернуться лицом туда, где двое не сжимали ладоней друг друга. И спину Его вдруг мучительно выгнуло, словно от нехорошего жёсткого взгляда.

Почему шестеро ничего не говорят? Или они не видят? Слепой знал, что зрячие иногда беспомощны, как новорождённые слепые кутята. Он, слепой, часто первым угадывал приближение к кузне постороннего — сквозь весёлый перезвон железа!

Его толкнуло в спину, заледеневшую от напряжения, ещё раз.

Но отец Дионисий продолжал певуче читать по книге, и высокий лёгкий голос ничуть не изменился. Длинный иноземец вторил ему низко и хрипловато — языком не иноземца, а явно не родным ни отцу Дионисию, ни гостю издалека. Слепой в сумеречном мире почти не "видел" ни образов, ни картинок от словес. Изредка — смутные тени.

Сказать им, шестерым?

Легче, чем "видеть" — "слышать". Он спиной "слышал" идущие к Нему волны. Они, конечно, разбивались о шестерых, но в "открытую дверь" успевала протолкнуться часть, не потерявшая ощутимую силу.