Страж водопоя - [97]

Они были сделаны на высоте почти трех метров.

Установить, чьи эти следы, не удалось, да на них и не обратили внимания, никто не связал эти порезы с исчезновением девочки, только охотник долго морщился, но так ничего толком и не сказал.

Тогда прадед снова вернулся в Октябрьское и связался с властями.

Масштабную поисковую операцию организовать не удалось, потому что на севере области горели торфяники и основные силы пожарных, лесников и солдат внутренних войск были задействованы там. Получилось собрать только пятерых рабочих с узкоколейки, нескольких из лесхоза и участкового. Был определён сектор поиска, и в течение четырёх дней команда прочёсывала лесной массив, вплоть до болот на севере.

На пятый день из области добрались водолазы, которые обследовали дно реки в районе происшествия. Они, разумеется, ничего не нашли, хотя и сказали, что поиск в реке с таким сильным течением результата обычно не приносит.

Открыли уголовное дело, которое, однако, не закончилось ничем.

Через неделю старый охотник, который участвовал в поисках с самого начала, организовал облаву. Ему удалось собрать около десяти других охотников, и они устроили облаву, которая ни к чему не привела. Не было поднято ни одного хищного зверя, ни волка, ни медведя, ни даже кабана. Лес был пуст. Звери исчезли, причём как-то радикально, не осталось даже мышей и птиц.

Разумеется, найти никаких следов Полины не удалось.

Я читал это и чувствовал, как у меня по спине ползут самые настоящие мурашки. Вообще-то у меня мурашки случаются чрезвычайно редко, пару раз, может, всего. А здесь я ощущал вполне ощутимые мурашки. Во-первых, потому, что это происходило с моей семьёй. Пусть и когда-то давно, но всё равно я ощущал понятную причастность. А во-вторых…

Во-вторых, я почему-то чувствовал, что история эта живая. Не знаю, несмотря на то что прошло уже много-много лет, но от неё мне делалось не по себе.

Так вот, дальше. Охотники устроили облаву, но лес был пуст, звери исчезли, и птицы тоже, кажется, исчезли, во всяком случае молчали, попрятались и затихли, а может, ушли – понять было трудно.

Прадед, само собой, не собирался успокаиваться. Он продолжал искать сам, в одиночку прочёсывая раз за разом этот кусок леса, и так продолжалось до осени. Наша прабабушка, сначала поощрявшая поиски, постепенно от них устала, однако прадед и не думал останавливаться. Каждое утро он закидывал на плечо ружьё, заряженное жаканами, и уходил в лес. Каждое утро.

Его скоро уволили с работы, и жил он теперь только тем, что находил в своих скитаниях по лесу – грибы, ягоды, целебные травы. Иногда он уходил в лес на несколько дней, не возвращаясь домой даже в дождь и заморозки. Прабабушке было тяжело оставаться в Октябрьском, и она уехала в город. А прадед остался.

Постепенно он перестал рассматривать версию дикого животного. И в то, что Поля заблудилась и умудрилась уйти куда-то далеко, он тоже не верил. В силу того, что участок леса, где пропала Поля, был со всех сторон так или иначе ограничен. Леспромхозовской дорогой, узкоколейкой, рекой и ручьем. Фактически толком здесь заблудиться негде. Именно поэтому прадед начал подозревать, что происшествие не было несчастным случаем, а было настоящим преступлением. В исчезновении он начал видеть определённый злой умысел.

Он сделался раздражителен. Жители Октябрьского, которых он стал подозревать в причастности к случившемуся, его не любили и частенько жаловались на него участковому. Сам прадед тоже регулярно посещал отделение милиции, где писал заявления на своих односельчан, которые, по его уверению, воровали у него капусту и инструменты.

Он зарос бородой, и одичал, и почти ни с кем не разговаривал. Он бродил по Октябрьскому и окрестностям, бормоча что-то невнятное и ругаясь со всеми встречными, а на некоторых кидаясь даже с палкой. Закончилось это для прадеда не очень хорошо. В один из дней он пришёл к дому одного из жителей Октябрьского, выбил в нём окна и гонялся по огороду за хозяином. С топором. Прадеда удалось скрутить, после чего его отправили в сумасшедший дом, в котором он лечился почти всю зиму.

Вернулся в Октябрьский он в тихом состоянии и остаток зимы и весну почти безвылазно просидел в своём доме. Односельчане опасались к нему приближаться, а общаться перестали совсем. За прадедом прочно закрепилась репутация ненормального. Когда наступило лето, он снова отправился в лес, искать, и возвращался в посёлок только для того, чтобы купить продукты. Он искал.

Он искал каждое лето. Каждую весну. И до каждого первого снега. Он ночевал на берегу реки, он даже жил там, пытаясь понять, пытаясь услышать.

Лес молчал.

Потом наш прадед угодил в психиатрическую лечебницу второй раз, но на этот раз это получилось весьма и весьма странно. После очередного своего возвращения из леса он уехал в город, а вернулся с большим бидоном краски. Установил этот бидон на старую коляску, взял кисть на длинной ручке и отправился гулять по посёлку. Но он не просто гулял – он закрашивал всё, что ему попадалось синего цвета. Когда он попытался перекрасить коричневой половой краской ворота участкового, его, конечно же, взяли. Прадед сопротивлялся, но не сильно, кричал, что надо убрать весь синий цвет, пока не поздно, убрать, убрать, убрать.