Страж нации. От расстрела парламента – до невооруженного восстания РГТЭУ - [22]

Для меня тогда оставили бумагу с приглашением, чтобы я приехал к ним сам. На другой день приезжаю в областной Комитет партийного контроля, в здание ОК КПСС, на которое смотрел всегда со стороны, уважительно, конечно, но немножко с опаской. По ковровым дорожкам, которые, как я помню, произвели на меня впечатление серьезное, меня провели к кабинету Председателя областного Комитета партийного контроля по фамилии Булавко. Он принял меня практически сразу и, посмотрев, начал свою речь словами:

— Ну что, молодой человек, если бы ты был коммунистом, я бы с тобой говорил по-другому. Но ты комсомолец и мне поручено тебе объяснить. Ты писал письмо в ЦК Брежневу?

Я говорю:

— В ЦК я не писал, а Брежневу писал. В Верховный Совет.

Булавка сказал, что разницы никакой. И начал мне объяснять, что вопросы, которые мною поставлены, на самом деле давно сняты. Партия давно разобралась и с Бухариным, и с Рыковым, и со всеми остальными. И поэтому я должен принять это к сведению. Что был февральско-мартовский Пленум ЦК КПСС в 1937 году, на котором Бухарин и Рыков были осуждены, и с ними все ясно.

Я, не без робости, попытался возразить, что ведь это же был 1937 год. Может быть, что-то там было не так. По крайней мере, материалы этого Пленума надо опубликовать и все-таки правду о них сказать. Если они что-то совершили против партии, то, может быть, не надо их восстанавливать в партии. Но они вряд ли, на мой взгляд, совершили что-то против государства. И поэтому я ставил вопрос о реабилитации их как граждан страны, а не как членов ВКП(б). Ответ, который прозвучал, был очень жесткий, и после того, как он прозвучал, у меня как-то исчезли вопросы к собеседнику. Председатель Омского областного комитета партконтроля жестко сказал:

— Молодой человек, в партии есть вещи, которые надо брать на веру и на них строить свои убеждения.

Ну, я подумал, что это, вообще-то, уже что-то религиозное. Уже тогда был убежден, что в политической сфере убеждения должны формироваться как-то по-другому. Они должны быть основаны на знании реальных фактов, а не на догмах, которые кто-то умозрительно сформировал. Я потерял интерес к дальнейшему разговору. Беседа вскоре завершилась, мы расстались.

Убежден, что о моем письме сообщили в университет. Но, можете себе представить, никто, ни один человек не дал мне даже намеком понять, что о моем вызове в обком что-то известно. Единственно, на ближайшем каком-то собрании я поймал на себе пристальный взгляд секретаря парткома университета профессора Семашко Сергея Николаевича, который весь вечер сверлил… вернее, пристально меня рассматривал. Я чувствовал себя неуютно, как человек, который что-то скрывает. Но и он не подошел и не сказал ни слова. Никто не осудил, не похвалил. Просто все сдержанно отнеслись к этой истории, как будто ее и не было. Но для меня-то эта история была. И мои взгляды, мой интерес к прошлому она скорее укрепила.

Именно поэтому я уже на втором курсе заявил, что хочу вступить в Коммунистическую партию Советского Союза. И хотя активно занимался общественной деятельностью, уже со второго курса стал секретарем комсомольского бюро юридического факультета, а в конце учебы уже был секретарем комитета комсомола Омского государственного университета, три года я стоял в очереди на вступление в Коммунистическую партию.

Дело в том, что на тот момент прием был свободен для представителей рабочего класса и колхозного крестьянства, а вот всю интеллигенцию, к коей относили и студентов, принимали по разнарядке. На пять членов партии из рабоче-крестьянской среды интеллигентам отводилось одно, может быть, два места. Тем не менее, на четвертом курсе я был принят в кандидаты в члены КПСС. И на четвертом курсе, и потом, когда уже вступал в члены партии, в своих заявлениях я не писал о намерении строить коммунизм, как это по шаблону часто было принято. Я везде написал о том, что хочу вступить в Коммунистическую партию Советского Союза для того, чтобы продолжить дело старших поколений по формированию общества социальной справедливости, по укреплению законности в нашей стране и созданию условий для действительно счастливой жизни людей.

Никогда не жалел об этом своем шаге, даже в эпоху разгула антикоммунизма в середине 90-х годов. Единственно, когда началась перестройка, и на КПСС обрушились с самыми различными обвинениями, я сказал, что поддерживаю необходимость реформирования партии, но из самой партии никогда не выйду. Пусть меня исключат, если не буду соответствовать ее критериям, но я за то, чтобы она в обновленном виде сохраняла на себе ответственность за развитие и за путь в будущее нашего общества. Убежден, что сам запрет КПСС произошел в момент, когда партия радикально обновилась, когда она стала динамично развивающейся системой, когда не позднее осени 1991 года она необратимо избавилась бы от М. Горбачева, а вместе с ним — от нигилизма, сепаратизма и нерешительности.

В августе 1991 года, я присутствовал в зале Верховного Совета, когда проходила та постыдная встреча… Это не было официальным заседанием парламента, была именно встреча народных депутатов России с Президентом СССР, вернувшимся из «форосского пленения».