Страж фараона - [30]

– Ты хочешь сказать, что этот Джехутимесу – не заступник? Слишком юн, к тому же – личность сомнительного происхождения, на чьей голове шатается корона... Кто же тогда оценит мою мудрость?

– Великая царица! Ей, и только ей, я бы доверил нашу тайну... – Теплое дыхание Сенмута щекотало висок. – Трудные времена настают для Черной Земли, брат мой, и, быть может, ты послан нам богами... послан затем, чтоб указать нам верный путь...

– Верные пути – не самые быстрые, – сказал Семен. – Не хотелось бы споткнуться по дороге... скажем, об этого Рихмера, который слышит каждый шорох.

– Царица защитит! Я только прах у ее ног, слуга казначея Нехси, я не могу ввести тебя в Великий Дом, но Инени, наш учитель, не откажет в помощи. Он...

– ...третий пророк храма Амона. И что это значит?

– Очень многое, брат мой, очень многое! Он начальствует над всеми храмовыми мастерскими, над школами писцов и лекарей, ваятелей и зодчих, но главное, он – наставник Нефру-ра и Мерит-ра. Они – юные дочери Хатшепсут, моей госпожи, любимой Амоном... они родились, когда тебя не было в мире живых.

– Выходит, Инени – важная птица, – пробормотал Семен. – И он уже не молод... мог бы начальствовать над мастерскими и наставлять ребятишек... Однако отправился с тобой в дальнее странствие! Зачем?

– Не знаю, – смущенно промолвил Сенмут и повторил: – Не знаю, брат! Такой была его воля, и теперь мне кажется, что он предвидел все случившееся с нами и пожелал быть тому свидетелем. Почему бы и нет? Ведь он – пророк! А кроме того, он очень любопытен и не упускает случая увидеть новое.

– Скажем, крепость хитреца Туати у третьего порога?

– Скажем, так, – кивнул Сенмут, пряча глаза.

* * *

С Инени Семен беседовал чаще, чем с братом. Собственно, их беседа, с ночными перерывами, длилась все время, пока они плыли к первому порогу под мерный плеск весел и протяжные песни гребцов. Сопровождавшие их солдаты не удивлялись, что жрец толкует о предметах, которые привычны с детства: о том, как называются города и где они стоят, о странах на юге и севере и населяющих их народах, о злаках и плодах, что вызревают в долине Хапи, о животных, домашних и диких, о временах разлива, засухи и жатвы, и, разумеется, о богах, которых в благословенной земле Та-Кем насчитывалось сотен пять или шесть, а может, и вся тысяча. Нет, это не удивляло воинов, ибо они знали, что Сенмен – брат господина, бежавший от дикарей-нехеси, что долгие годы он провел в плену, терпел лишения и горести, и оттого забыл о вещах, известных всем и каждому.

Солдат удивляло другое – рост и могучие мышцы Семена, сила, с которой он натягивал тетиву боевого лука или метал дротик, ловкость в обращении с кинжалом – бросая его, он пробивал насквозь прочную доску щита. Он был на две ладони выше самого рослого воина, шире в плечах и массивней кушита Ако, и ни один из египтян не смог бы сдвинуть его с места или бросить на спину в борьбе. В своем времени он выглядел всего лишь высоким и крепким мужчиной, но в эту эпоху казался гигантом, живой иллюстрацией утверждения, что человечество не измельчало, а, наоборот, век от века успешно прибавляет в росте.

На одном из привалов Семен раздобыл вязкой красноватой глины, размял ее и принялся лепить фигурки спутников – худощавого Инени с бритым черепом, мускулистого Ако, гибкого стройного Техенну, солдат в коротких юбочках и поясах из кожи бегемота, То-Мери с чашей в руке, Мериру с рулевым веслом. Работал он быстро и легко, немногими точными штрихами добиваясь сходства, которое казалось египтянам поразительным. То-Мери повизгивала в восторге, а солдаты, глядя на маленькие изваяния, бормотали: “Ушебти! Ушебти нефер-неферу!” Это значило – отличные ушебти! Такие фигурки полагалось класть с любым умершим, чтобы, ожив в загробном мире, они трудились за хозяина, и чем их больше, тем сладостней отдых в полях Иалу; лучше всего, если их триста шестьдесят пять, по одной на каждый день в году.

Все-таки в Коране сур поменьше, – мелькнула мысль, когда Семен раздаривал фигурки спутникам. То-Мери благоговейно гладила его пальцы, воины кланялись, благодарили, а восхищенный Пуэмра кланялся ниже всех и набивался в ученики.

“Проживу, – думал Семен, – и здесь проживу, коль руки нужным местом вставлены. Только бы в подвал не угодить! Подвалы, они везде одинаковы – что у Баштара, что у египетских фараонов, что у российских”.

О фараонах и подвалах Инени кое-что рассказывал, однако не в корабельной тесноте, а вечерами, подальше от чужих ушей и любопытных глаз. Эти истории будили память, и хоть вспоминалось Семену немногое, мир, в который он попал, уже не мнился сновидением, а с каждым днем приобретал черты реальности. В рассказах жреца оживали прошлое и настоящее, но были они для Семена связаны с грядущим, слиты с ним в единое пространство, где факты и события, походы и сражения, дворцы, усыпальницы и храмы, люди и их имена выстраивались плавной чередой и словно восходили вверх по бесконечной, тянувшейся в тысячелетний сумрак лестнице. Видимо, он, пришелец из будущего, воспринимал реальность совсем иначе, чем Инени; мир для него не кончался пролетевшей минутой, а был раскрыт во всей своей временной протяженности и глубине. Конечно, он не знал событий завтрашнего дня, но то, что случится за двадцать лет, – пусть не в деталях, не в подробностях – не составляло для него секрета.