Страж фараона - [28]

Но крепости Та-Кем были другими. Каждая – цельный монолит в десять – пятнадцать метров высотой, искусственный холм с отвесными каменными стенами и выступающими мощными контрфорсами; площадка на вершине обнесена барьером, не мешавшим лучникам стрелять, и такой же барьер, прочный, но невысокий, окружал основание монолита, прерываясь лишь у пристани. Сложенная из огромных известняковых глыб, она была украшена парой обелисков с бронзовыми навершиями; блеск полированного металла был виден издали, и Семен подумал, что эти бесполезные на первый взгляд столбы на самом деле являются маяками. Один или два контрфорса обычно надстраивались и превращались в наблюдательные башни; казармы и склады прятались в теле крепости, а наверху сооружалось лишь самое необходимое – дом коменданта и навесы для дротиков, камней и стрел. Забраться на площадку можно было по узкой и крутой лестнице, которая простреливалась с двух сторон – обычно с выступающих вперед контфорсов.

Эти цитадели, соединенные дорогами, с судами и лодками для быстрой переброски войск, со сложной сигнальной системой, являлись оборонительным рубежом Та-Кем, который строился и укреплялся веками. Сейчас в них стоял корпус Сохмет, двенадцать тысяч отборных воинов под командой Инхапи, Спутника Великого Дома. По словам Сенмута, этот почетный титул пожаловал ему сам Яхмос, прапрадед нынешнего владыки, за преданность, храбрость и героизм в битвах к гиксосами. Но теперь Инхапи был стар, а подвиги его забылись, он доживал свой век в далекой Кумме и подчинялся хранителю Южных Врат.

Сенмут не удостоил его визитом, однако Инени, что-то начертав на папирусе, вручил письмо коменданту Сарраса и повелел отправить с гонцом почтенному Инхапи. В Саррасе они провели ночь (Уста владыки и его брат со служанкой То-Мери и почтенным жрецом – в жилище коменданта, а остальные – в казарме) и отправились в путь с первыми солнечными лучами. Пятеро воинов, уцелевших после схватки с кушитами, остались в крепости, и теперь путников сопровождал новый эскорт, два десятка солдат и гребцов, не утомленных опасным странствием на дальнем юге. Семен заметил, что Инени о чем-то долго толковал с оставшимися воинами – видно, убеждая их, что брат царского зодчего явился не с тростниковых полей Иалу, а из какой-нибудь грязной и нищей деревушки разбойников-нехеси. Служивые падали ниц и лобызали с почтением руку жреца – похоже, клялись, что ничего не видели, не слышали и знают об этом деле ровно столько, сколько цапли из ближайшего болота. Семен, однако, им не верил и, глядя на эту сцену, бормотал сквозь зубы: “Продадут, шельмецы!” Он, в отличие от Инени, служил, а значит, помнил о главном солдатском развлечении – почесать язык насчет начальства. В этом смысле воины Та-Кем вряд ли отличались от бойцов-десантников.

Но уговоры жреца – а может, приключение в Шабахи и девочка, которую привел Семен, – кое-что переменили. Пуэмра больше не трясся в ужасе при виде Семена, не округлял глаза и не ронял подносов с пищей, Техенна и Ако не кланялись ниже положенного, а старый Мерира, совсем расхрабрившись, поведал Семену пару историй, напоминавших анекдоты. В одном шла речь о горшечнике и его жене, соблазнительной, как сладкий финик; дескать, вернулся горшечник домой, поужинал и улегся спать под бок супруге, да тут за циновкой что-то зашуршало. Горшечник просунул руку, нащупал чью-то лохматую башку и сказал: “Клянусь пеленами Осириса! Это ты, мой верный пес?” И пес ему ответил: “Конечно, это я, хозяин!” Другая история была про скупого ливийца, который приучал козу не есть; день не кормил, два, три, и коза уж совсем привыкла, да на четвертый померла.

Эти рассказы привели Семена в тихий восторг; он ощутил, что на Земле не прерывается времен связующая нить, что мудрость поколении не иссякает в песках веков, но течет из уст в уста, и этому процессу не помеха ни климаты, ни языки, ни расстояния. Что же касается Мериры, то корабельщик был, несомненно, источником подобной мудрости, из тех людей, с какими стоит поговорить за жизнь.

– Давно ли ты служишь Устам Великого Дома? – поинтересовался Семен.

– Три года, мой господин. И, клянусь пеленами Осириса, не было у меня лучшего хозяина, чем семер Сенмут, твой брат! Чтоб лица богов от меня отвернулись, если я лгу! Он подобрал меня в Хетуарете, когда я сделался старым и слишком слабым, чтобы натягивать парус и сидеть на веслах... Я был нищ и голоден, будто стая гиен, и так отчаялся, что не мог отделить жизнь от сна и сон от смерти... я, водивший корабли владык Амен-хотпа и первого Джехутимесу! Но что поделаешь, мой господин! – Кормчий погладил головку То-Мери, сидевшей у их ног, и с грустью закончил: – Старость беспощадна к людям, и плохо тому, кто не завел семьи, не родил сыновей и дочерей и не сберег десятка серебряных колец...

– Ты еще не стар, – утешил его Семен. – Ты выглядишь крепким и вполне успеешь сотворить кучу ребятишек.

– Для этого дела нужны двое, господин... А кто польстится на старого корабельщика, чье имущество – увядшая кожа да сухие кости? – Он вытянул руку, перевитую синими жилами, потом задумчиво нахмурился. – Хотя... есть одна толстушка с острова Неб, с которой я перемигнулся... из дома хаке-хесепа Рамери... может, она бы меня и подобрала... Имя ее Абет, – здесь Мерира понизил голос, – и она печет такие пироги, каких, мой господин, тебе не доводилось пробовать в полях Иалу... Как ты думаешь, отдали б ее мне? Если хозяин попросит хаке-хесепа?