Стравинский - [154]

7. Воды и зеркал

окончательный день бесконечный но явь

бестелесное яблочко блюдечко явь

быть не может но может еще акварель

небывалые знаки волнуясь вода

окончательный возраст не явь но эмаль

бестелесное яблочко блюдечко явь

бестелесное блюдечко блюдечко сон

птичьи лопасти ветра воды и зеркал

это птичьи лопатки воды и зеркал

вновь огромный во сне и мерцает и страх

вновь огромный во сне вновь беспечный и страх

пустота ворожба пустота пустота

бестелесное блюдечко блюдечко сон

вновь вернулось летать и чудесно и страх

пара яблочек свист по холодной траве

катит яблочки свист по притихшей траве

гусь прозрачное облачко гусь на бегу

день прозрачный холодный летать и летать

к сожалению только во сне под стеклом

к сожалению явь к сожалению прячь

к сожалению явь к сожалению прячь

этих мыльных картинок воздушный во сне

этих Уточкин пар задохнуться и пар

этих Уточкин краги и кожа и пар

этих Уточкин краги и кожа и смерть

этот пористый запах полет и висок

этих Тышлер приморский захлопнул трюмо

этих Тышлер захлопнул мечта как трюмо

этих мыльных чудес поворот как рассвет

этих мыльных чудес как портрет сквозняка

этих мыльных Можайский портрет старика

прощевайте аквариум небо земля

керосиновый синее всё и без дна

керосиновый матовый будто без дна

это синее небо в крылах птицелов

это синее спирт чуть живой птицелов

птиц не ловит но так называет себя

ибо летчик и свист и следы серебро

чуть живой от чудес укрывается в шкаф

чуть живой и воздушный проследовал в шкаф

там уже не ослепнуть от счастья и жизнь

этот шкаф птицелов называется жизнь

эта жизнь называется шкаф птицелов

8. Солнце. Иона

А это уже не зима. Осень или весна. Дождь. Ржавая вода прокладывает кривые тропинки на тамерлановом окне. Тамерлан не выносит подтеки на окне. Моет окно до пятнадцати раз в день. Чистюля беззаветный. Предположим, завтрак еще не завершен, а тарелка у Стравинского С. Р. освободилась, какие-то секунды, скажем, Стравинский потянулся за очередной котлетой, а Тамерлан уже тарелку хвать из-под носа и моет. Помоет – обратно поставит. Сергей Романович еще котлету съест, потянется, допустим, за водочкой – Тамерлан тут как тут. Полотенце у него завсегда на плече. В углу мыльный таз. Тарелочку протрет, вернет на место, чтобы гость не печалился, полотенце постирает, новое возьмет. Бывает, так увлечется, что сам за стол так и не присядет. А оно ему не особенно-то и нужно. Ему бы помыть, да постирать. Чистюля беззаветный. Будто бы. Чистюля будто бы.

Скорее лето.

Не чистюля Тамерлан – по делу тоскует Тамерлан, по делу мужскому тоскует. По охоте тоскует, по схватке жаркой, по кострам тоскует, по шатру с полумесяцем, по Шахерезаде, по коню златогривому, по верблюдам туманным, по вольнице сквозной, по павлинам шелковым, по власти вселенской, по веку пышному, терпит, тоскует, своего часа ждет, великого возвращения своего ждет. Это, брат – не чистюля, это желваки играют. С виду – ох, спокоен, даже чересчур, с виду как будто даже придремал немного, спокоен, ласков, добр. Очень, очень. Ему бы только помыть, да постирать. С виду чистюля беззаветный.

Было время, подтрунивали над ним. Кто подтрунивал? Да вот Стравинский и подтрунивал. Других гостей у Тамерлана отродясь не бывало. Да и откуда им взяться, если никто кроме Сергея Романовича о существовании Тамерлана и не догадывается? Ну, вот, разве что теперь Евгения Гранде в курсе, но Евгения Гранде совершенно безопасна, так как и об Евгении Гранде никто кроме Стравинского не знает, включая саму Евгению. Разве что Бальзак, да Достоевский? Так они известные молчуны. Им болтать некогда – писать нужно. Отметили Евгению, обозначили в назидание и двинулись к новым горизонтам.

Справедливый вопрос – как же так, когда он – дворник, уж жильцы-то знать его просто обязаны? Ответ прост. Дворник – это не тот бородатый громовержец с медной бляхой, что метлой гоняет местных котов, дворник – состояние духа. Именно что не души, а духа. Кроме того, речь, изволите видеть, о потаенном дворнике.

Справедливый вопрос – вот только что пурга была, а уже весна и осень? Вертится на языке – «дурацкий вопрос». Нет, вопрос, наверное, справедливый, но в каком ракурсе? Что сказать? Жизнь несется со скоростью нити. Разве не так? А какие вавилонские новости третьего дня обрушились, всех под собой погребли? Мы даже не заметили, как Земля со своей оси сошла, а говорите – зачем осень? Ну, захотелось мне, чтобы осень была. И водица, пусть и ржавая, кого-то, Сергея Романовича, например, не тяготит, а вдохновляет. Что же, он не может изредка себя побаловать?

Ну, да ладно. Итак, море шумит, солнышко светит. Голубые дельфины толкутся у самого берега, машут платочками, хохочут. Острые чайки снуют, машут платочками, хохочут. Зеленые волны безумствуют, машут платочками, хохочут. Над горизонтом стеклярусной нитью тянутся в небесную гавань корабли эскадры Рожественского.

Сергей Романович разомлел, лежит на песочке, щурится, песочком себя посыпает.

Тамерлан, свесившись с волнореза, полощет свою сорочку:

– Ну, что замолчал? Говори, давай, рассказывай, брат, кто к тебе ходит?

– Все ходят.

– Э-э, не все, Тамерлан не ходит.

– Вот только ты, разве что, и не ходишь, а так – все.