Стратегии счастливых пар - [36]

Пение стало неожиданной точкой приложения сил: Галина помнила отменные голоса матери и отца и с усердием и какой-то отрешенностью часто пела сама. Окружающие всегда поощряли ее, ловко задевая детское самолюбие. Первая премия за исполнение песен в первом классе – три метра ситца – оставила в глубинах души важную зацепку: такая специфическая деятельность может приносить одновременно моральное удовлетворение и средства для жизни и, не исключено, даже может стать делом жизни. Но тогда, в детстве, пение играло и совсем другую роль, гораздо более важную для того момента, потому что о будущем, конечно, никто всерьез не размышлял. Пение являлось одной из самых ярких составляющих воображаемого мира, в котором Галина пряталась. Этот мир, хоть и иллюзорный, был в десятки, в сотни раз привлекательнее существующего, и для ребенка это было важнее всего, поскольку стало спасительным лекарством для подраненной души. «Я любила пение и тот мир, который я чувствовала в себе и который создавала. Тот живой мир, который жил в моем воображении, который не мог быть фальшивым, ибо был нематериален и к нему нельзя было прикоснуться», – пожалуй, эти слова, сказанные спустя годы, объясняют многое в создании многоцветной картины мира в детстве и предопределения выбора.

Но, конечно, главным потрясением юности стала для Галины Вишневской блокада Ленинграда, которая бросила ее, четырнадцатилетнюю, в опасный и абсурдный мир взрослых, столкнув лицом к лицу с ужасами смерти, продемонстрировав постепенное, издевательское умирание плоти, процесс опускания, одеревенения душ и притупления чувств. Царство смерти, хаоса и человеческого падения заволокло ее сознание пеленой шока, который тоже может быть замедленным, расползающимся, как вязкий кисель, но проникающим во все поры восприятия действительности. Невольное наблюдение за распадом общества и угасанием человека как хрупкой частички Природы сделали ее очень чувствительной к оценке человеческой сути, приблизили к пониманию истинных ценностей, резко отделив омерзительное в человеке от вечной тяги к чуду. Человеческая порядочность вдруг стала определяющим критерием. Близость смерти отдалила ее от родителей и их модели отношений; война и блокада стали последней каплей, вызвавшей в душе гигантскую волну отчуждения. Более нейтральными остались чувства к матери, «кукушке без гнезда», которая «задолго до войны уехала с новым мужем на Дальний Восток». Через тринадцать лет, когда мать возвратилась в Ленинград умирать молодой от рака матки – вполне логичного завершения своей уродливой жизни, – дочь простила ее и отпустила с миром: добро к тому времени уже слишком глубоко проникло в ее сознание. Гораздо большую рану оставил отец. Это была мрачная суетливая тень у врат ее сознания. Он, казалось, напоминал о себе лишь для того, чтобы дочь не забывала о грязи в душах людей. Ибо он был худшим из людей, прикасавшихся к ее душе, и ни одно воспоминание об отце не имеет даже легкого оттенка теплоты, даже толики надежды на прощение…

Отпечаток родительской нелюбви долго оставался клеймом на душе Галины, это бремя выливалось в, казалось бы, легковесную погоню за манящими миражами. В юности девушка пыталась залечить рану, обрести утерянную материнскую ласку и ободрение отца. Сначала, еще семнадцатилетней девушкой, она бросилась в объятия молодого моряка: «в конце концов, мое одиночество привело меня к замужеству». Но при всей вопиющей неготовности мыслить и анализировать ситуацию самостоятельно Галина неожиданно проявила совершенно удивительную для столь юного возраста волю к независимости – она рассталась с первым мужем навсегда уже через два месяца совместной жизни. Решительность стала основной ее чертой, компенсируя инфантильность установок и неспособность осуществлять выбор партнера с учетом последующего развития событий и личностного роста. Последний в ее жизни выбор сыграл, пожалуй, самую важную роль, так как стремление к развитию, росту обусловило переворот и в создании собственной семейной модели.

В то время как первая попытка создать семью являлась результатом мимолетного порыва эмоций, второе замужество в гораздо большей степени опиралось на доводы разума. Отвержение родительского формата отношений к моменту первого брака ничем, кроме книжных впечатлений, не могло быть заменено. Бабушка посеяла в душе девушки восхитительные зерна «правильного человека», не только с точки зрения общества, но и с учетом традиционной нравственной системы; но она ничего не поведала об успешном создании семейных уз, оставив это на попечение ослабленной сиротством интуиции. Все же показательным для этого периода жизни Галины было то, что она не искала амурных развлечений, а осознанно шла на построение семьи – серьезной ячейки в социальном пространстве, которая бы стала свидетельством ее взросления и состоятельности как социального элемента. Так же как и в будущей профессиональной деятельности, девушка жаждала быть кем-то, не желала мириться с пребыванием на обочине жизни, куда ее решительно вытолкнули несуразные родители.

Итак, союз со зрелым и солидным директором театра, в котором будущая певица заняла определенное место, ознаменовал «обретение того, чего у нее не было: дома и семьи». Во втором браке чувственность восемнадцатилетней Галины оказалась отброшена не столько за ненадобностью, сколько вследствие невозможности ее здорового проявления: мало ощущая волнение любви, она слишком остро чувствовала социальную тревожность и свое шаткое положение в советской мясорубке, которая мало-помалу становилась ей ненавистной. Ее муж, Марк Рубин, был на двадцать два года старше, и в объятия устроенного в жизни мужчины ее, еще духовно не созревшую, неискушенную девочку, толкало колющее, чисто женское желание очага. Но, лишенная любви в детстве, Галина не сообщает о возникновении пылких чувств – истинной страсти, кажется, между ними не было. Вакуум любви и ее заменитель в виде отцовской заботы и покровительства сразу стали самым узким местом нового брака, заложив под него бомбу замедленного действия. Кроме «дома и семьи», она, правда, получила определенные надежды на будущее: «у нас была общая работа, общие творческие интересы, мы не расставались ни на один день». Случается, что такие семьи живут долго и спокойно, но для этого нужны определенные предпосылки: высокое социальное положение мужчины, его умение сохранять собственные духовные и физические кондиции, а также известная духовная недоразвитость женщины при отсутствии у нее стремления к личностному росту. Ни одной из этих предпосылок во внешне стабильной семье Марка Рубина и Галины Вишневской не существовало. В действительности Марк оставался маленьким и блеклым человеком с полным отсутствием амбиций и неодолимой тягой к фейерверкам, к тому же мало понимавшим стремление жены достичь чего-либо помимо внешнего благополучия. У самой же Галины, навсегда уязвленной отчуждением родителей, был гигантский запас желания любить и быть любимой. Безудержный поиск и жажда блистать для многих, обрести любовь и поклонение всего мира – вот что могло стать компенсацией несложившегося детства.