Страстотерпицы - [9]

– Видела я эту стерву. Руки белые. Чего ж? Это я износилась, а она за всю жизнь мужику рубаху не постирала. Умная.

Она звякнула ложечкой, перевела дух.

– Ты помнишь, как я пела в школе? Александр Иванович говорил: «Молодец, Сашка, артисткой будешь…»

Тоня смотрела на сестру и думала, что Александра всего на пять лет старше ее. Она сдала в последние годы. Тоня теперь не помнит, чтобы сестра пошутила, просто так засмеялась. А когда-то она действительно хорошо пела. Протяжно, вольно, по-русски, сердцем понимала песню.

– Я тяпну немного, – сказала Александра и достала из шкафчика графин.

– Ты смотри, повадишься, – недовольно заметила Тоня. – Куда их потом девать? Убери лучше.

– Ничего, – ответила Александра, но пить не стала. – Воспитаешь. Ты у нас добрая. Одна на всех такая… Рожай, Шура. Чем больше, тем лучше. И тот, кобель, – рожай. Все боялся – уйду от него. Ну вот, нарожала Шура. Господи, – перешла на шепот она. – Да где же это закон такой, чтобы с четырьмя бросать? Вишь, любовь встретил. А я? Я-то как? – Она в упор посмотрела на Тоню пылающими глазами. Заметалась, схватила платок, дрожа, стала складывать его. – Нету такого закона. При Советской власти живем. Я в обком пойду. Я писать буду. Я найду себе правду.

– Что ты, – тихо сказала Тоня. – Какая власть заставит мужика спать с тобой? Остынь…

Александра резко повернулась к ней, потемнела, опустилась вся. Заплакала Людочка, сидевшая на диване, Александра взглянула на ребенка.

– К такой же, как ты, ушел, – мстительно сказала она. – Маетесь какого-то черта. Все любви ищете. Тебя Гусев сватает, чего не идешь? Тоже ведь разобьешь семью. Чужого мужика уведешь.

– А то они меченые.

– Меченые…

Александра взяла Людочку и унесла в комнату спать.

– Твой-то объявился, – выходя из комнаты, сообщила она Тоне. – Идет со своей кралей. За руки держатся. Ну куды там – любовь! Здравствуйте, говорит, Александра Семеновна. Думаю, заехать бы тебе по шарам твоим наглым. И все «здравствуйте».

– Злая ты, Александра…

– Ну, ты добрая, – ухмыльнулась сестра. – Я злая, а четверых принесла. А ты как кол торчишь, добрая-то. Со всех сторон одна. – Она смахнула крошки с края стола. – Что ты на нее смотришь? Выдери ей космы. Что она, жена ему?

– Старая ты совсем стала, – печально ответила Тоня. – А я ему жена разве?

– Ты с ним больше года жила. Он что думал, когда тебе жизнь корежил?

– Вон она – какая птица. Мне до нее не достать.

– У него этих птиц стая пролетела. Сбесились бабы. Ей-богу, сбесились. Я бы с ним в голодный год за хлеб не пошла. Одна важность в нем, что галстук каждый день носит.

– Не знаешь ты этого, Шурка. Не понимаешь ты любви. Когда вот увидишь, посмотришь – и то сладко. Только бы знать, что жив. А больше ничего не надо.

Александра обиженно поджала губы, помолчала, потом, отвернувшись, словно себе, сказала:

– Вот сделал бы он тебе четверых. Тогда бы я посмотрела, как ты на него любоваться будешь. И знать, что он жив…

В дверь заскребли. Александра вздрогнула, подошла и резко распахнула ее. У порога стоял Вася Шеметов, синий от страха, он держал в руках ушанку и бубнил:

– Тетя Шура, тетя Шура, Сережа… – замолчал.

– Что Се-ре-жа? – по слогам спросила Александра.

– В прорубь провалился.

Александра остолбенела. С минуту она стояла, как вкопанная, тихо бледнея. Потом вдруг взвыла сиреной и метнулась к двери. Она понеслась посреди улицы, ничего не видя.

Из соседнего двора выскочила соседка Бельчиха.

– Кто помер? – испуганно крикнула она.

Тоня, успевшая прихватить полушубок, бежала за сестрой, не отвечая.

– Мальчишка Шуркин, говорят, утонул, – ответили Бельчихе.

Тетка охнула и заторопилась вслед, за ней тоже бежали люди, что-то крича на ходу.

Александра пролетела через сугроб к реке; узел ее волос развязался, и они засыпали ей плечи.

На льду у проруби стоял мокрый, ничего не понимающий, перепуганный насмерть Сережа и клацал зубами. Его только что вытащили. Увидев сына, Александра оборвала вой, остановилась на секунду, словно удостовериться, он ли, потом цепко схватила его и молча, задыхаясь, потащила домой. Люди повернули за ней.

– Слышь! – кричала Бельчиха. – Водки, водки надо – растирать. А потом малиной поить. Аннушка, ради христа, забеги ко мне, – обратилась она к молодой бабе. – У меня в подвале банка малины припасена. Тащи все ей.

В доме их уже ждали. Кто-то готовно держал в руках бутылку водки. Александра в один миг раздела сына, уложила в постель и стала молча, сосредоточенно растирать его. Сережа не мог сказать ни слова и только мелко дрожал, пока его не напоили горячим чаем с малиной.

Через час люди расходились, обсудив со всех сторон случай, давая советы, что делать, если Сережа заболеет.

Мальчик спал, разметавшись на постели, отмытый и порозовевший. Александра так и сидела у кровати сына, безвольно опустив на колени руки, с одуревшим лицом, не говоря ни слова.

– Иди, – подошла к ней Тоня, стараясь поднять ее со стула. – Иди освежись, тебе легче будет. Пройдет. Жив, и слава богу.

Александра поднялась, подошла к печи, открыла дверцу, чтобы подбросить угля, но вдруг резко обернулась на Сережу, простонала и заплакала.